В здешних краях многим домам добрых пятьдесят, а то, пожалуй, все сто или, может быть, даже двести лет. Но при этом сёдзи повсюду оклеены безупречно новой светлой бумагой. Кажется, будто их только что оклеили заново, нигде ни пятнышка, крохотные дырочки аккуратно заклеены кружочками, вырезанными в форме цветка, – в прозрачном, чистом осеннем воздухе эти сёдзи сверкали прохладной белизной. Конечно, пыли здесь нет, отсюда эта безупречная чистота, но, кроме того, здесь не знают застекленных сёдзи, как в городе, и люди относятся к бумаге бережнее, чем горожане. В Токио и предместьях можно защитить сёдзи дополнительным слоем застекленных рам, там же, где это невозможно, из-за грязной бумаги в доме будет темно, а если она порвется, сквозь дыры будет задувать ветер, а это уже не шутка!.. Как бы то ни было, все эти стоявшие в ряд дома с их почерневшими от времени деревянными стенами и решетками напоминали красавицу, пусть бедную, но опрятную, тщательно следящую за своей внешностью. «Да, вот и осень…» – всем своим существом ощутил я при виде этой освещенной солнцем бумаги.
В самом деле, хотя небо было безоблачным, отраженные бумагой лучи не резали глаз, мягкий, прекрасный свет, казалось, проникал в душу. Солнце склонилось над рекой, освещая сёдзи на левой стороне улицы, но отблеск лучей чуть ли не до половины озарял дома на противоположной стороне. Особенно красиво выглядела хурма, выложенная рядами в лавке зеленщика. Плоды разной формы, разных сортов, спелые, кораллово-глянцевитые, блестели как живые в заливавшем улицу свете. Даже связки лапши в стеклянных ящиках у торговца казались необычайно яркими. Перед домами на расстеленных рогожах сушился в корзинках древесный уголь, откуда-то доносились звон кузнечного молота и шуршание крупорушки.


* * *

Дойдя до околицы, мы закусили в харчевне на берегу реки. Горы Имосэяма, казавшиеся такими далекими, когда я смотрел на них с моста, высились здесь прямо перед глазами, Имояма на этом берегу, Сэяма – на том. Несомненно, именно этот вид вдохновил автора пьесы «Имосэяма, или Семейные наставления для женщин», однако на самом деле река в этом месте довольно широка, не тот узкий поток, который мы видим в театре… Даже если Коганоскэ и Хинадори жили по берегам этой речки, они не могли бы переговариваться, как это происходит на сцене. У горы Сэяма, примыкающей к горному кряжу, очертания неправильной формы, зато Имояма – совсем отдельно стоящая округлая возвышенность, вся укутанная в пышную зелень. Городок Камиити примыкает к самому подножию этой маленькой горки. Со стороны реки видно, что у всех домов есть, оказывается, еще по одному этажу, двухэтажные дома на самом деле трехэтажные. У некоторых с верхнего этажа протянута к реке проволока со свисающим на веревке ведром, чтобы черпать воду.
– Знаешь, ведь кроме «Имосэямы» есть еще пьеса «Вишни Ёсицунэ»… «Вишни Ёсицунэ» (полное название: «Тысяча вишен Ёсицунэ», авторы – Намики Сэнрю и Такэда Идзумо; 1691–1756). – Пьеса написана в 1747 г. для кукольного театра «дзёрури» в Осаке, но уже полгода спустя переделана для актеров театра Кабуки. В настоящее время исполняются, как правило, наиболее эффектные сцены этой многоактной пьесы – «В горах Ёсино», «Лавка суси» и некоторые другие. В первой сцене на фоне гор Ёсино, сплошь покрытых цветами сакуры, выступает красавица Сидзука, профессиональная танцовщица и певица, покинутая в горах Ёсино своим возлюбленным, самураем Ёсицунэ Минамото, вынужденным спасаться от врагов. Барабанчик, в который ударяет Сидзука, – непременный атрибут певицы в эту эпоху (XII в.). На звук этого барабанчика появляется Таданобу – верный вассал Ёсицунэ, в действительности же, как оказывается, лис. Он помогает Сидзуке выбраться из горной глуши. Сцена завершается танцем обоих актеров.
В сцене «Лавка суси» главным героем выступает сын хозяина лавки «У колодца» Гонта, прозванный «Гонтой-Плутом» за беспутное поведение. Разгневанный отец, полагающий, что сын совершил предательство – выдал властям князя Корэмори, который скрывается у него в лавке под видом работника Ясукэ, – убивает сына мечом. Однако вскоре выясняется, что Гонта не только не выдал властям беглеца Корэмори, но, напротив, пожертвовал для его спасения собой, своей женой и маленьким сыном. (Такое неожиданное «превращение» негодяя в положительного героя – распространенный прием драматургии Кабуки.) О-Сато – дочь хозяина, сестра Гонты, полюбила работника Ясукэ, не зная, что на самом деле он знатный самурай Корэмори. В пьесе действуют персонажи, фигурирующие в феодальном эпосе «Повесть о доме Тайра» (XIII в.), – Корэмори, Сидзука, Ёсицунэ, Таданобу. Однако весь сюжет целиком создан драматургами XVIII в.

– сказал вдруг Цумура.
– Но, насколько я помню, действие там происходит не здесь, а в Симоити… Говорят, там и сейчас есть лавка «У колодца», где продают суси…
В этой пьесе хозяин лавки усыновляет беглеца Корэмори. Я не бывал в Симоити, но слыхал, что многие тамошние жители считают себя потомками этого хозяина. Сыновьям, правда, не дают имени «Гонта-Плут», до этого дело не дошло, но дочерей до сих пор называют «О-Сато», а суси придают форму, напоминающую колодезный сруб… Цумура, однако, имел в виду не этот эпизод пьесы, а барабанчик госпожи Сидзуки – Хуцунэ, Первый Вестник. Он сказал, что в деревне Нацуми есть семья, берегущая этот барабанчик как семейную реликвию, и предложил зайти туда по дороге.
До сих пор я считал, что селение Нацуми находится у реки того же названия, как о том говорится в пьесе театра Но «Две Сидзуки» «Две Сидзуки» (XV в.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116