– голос его звучал так громко, что виконт Угаи, все еще сражавшийся в «го» с виконтом Хара на другом конце зала, задержал руку, сжимавшую фигуру, и пристально посмотрел на говорившего.
Приветливое, любезное лицо графа Фудзисава слегка омрачилось. Тень неудовольствия мелькнула в его взгляде.
– Если вы отказываетесь столь категорически и ясно, я не собираюсь уговаривать вас, в восьмой раз сгибая семь раз согнутые колени… О нет, помилуйте!.. – он засмеялся. – Каждый сам выбирает, что ему по вкусу; если вам нравится деревня – извольте, продолжайте дремать на покое, спите хоть целыми днями, раз вам так угодно. Ведь Хигаси-кун не трехлетний младенец, который кричит: «Не хочу!», и сам не понимает при этом, отчего он упрямится… Очевидно, есть причины, в силу которых вы отвергаете мое предложение… Любопытно было бы услышать, что же это за причины?

6

Прошло уже больше месяца с тех пор, как старый Хи-гаси покинул свою убогую хижину в Коею и приехал в столицу. В течение первой недели жизни в Токио он посетил бывшего главу своего клана, побывал на могиле предков, отслужил службу за упокой души матери, жены и младших братьев; уделил время и для того, чтобы показаться врачам, побывал и с визитами: один раз у графа Фудзисава (незадолго до начала концерта в Ююкан'е), два раза – у барона Хияма. Встретился он и кое с кем из старых знакомых. Присутствовал и на собрании, где отмечалось двадцатилетие со дня роспуска отрядов «сёгитай», и украдкой вытер непрошеную слезу. Навестил и семью владельца японского магазина в Англии – Ги-хэя, опекавшего Сусуму.
Большая половина дел, ради которых он приехал в столицу, была, таким образом, выполнена, и старый Хи-гаси давно уже подумывал о возвращении. Но решающее значение имело для него как раз то немногое, что еще оставалось сделать. Вся его дальнейшая жизнь, успех или поражение, – все зависело от того, как решатся эти вопросы. Больше того, от них всецело зависела и будущая судьба Сусуму. Для выполнения задуманного требовалось время, нужно было, не торопясь, на досуге, все обдумать, все хладнокровно взвесить. Как назло коварная весенняя погода уложила старого Хигаси на три недели в постель – он простудился. В одиночестве коротая дни на втором этаже в доме брата, старый Хигаси пользовался своим сверх ожидания затянувшимся пребыванием в гостях для неустанных размышлений.
За три недели, которые он провел в постели, вишни в парке Уэно успели покрыться зеленой листвою.
В официальной резиденции графа Фудзисава состоялся костюмированный бал, ставший поводом для самых невероятных сплетен и пересудов.
Граф Киносита удостоился чести высочайшего посещения, недавно разбогатевшие тузы из купечества были пожалованы дворянством за щедрые взносы на военный флот, а их главарь, старый Хикава, который при Токугава всегда щедро давал деньги, не требуя за это никаких наград, получил титул графа. Все эти новости, доходившие до больного из газет и из рассказов брата, давали еще большую пищу для размышлений.
Впрочем, нет, долго размышлять было не о чем – все было совершенно ясно и без того. Обвинения, которые он мысленно предъявлял правительству Мэйдзи и всему общественному устройству Мэйдзи еще там, в горной глуши Коею, всецело подтверждались всем, что ему довелось увидеть и услышать в Токио за этот месяц с небольшим. Не поддающиеся описанию произвол и беззакония, чинимые Сацума и Тёсю, поистине потрясли его, когда он сам увидел это непосредственно, вблизи. Проходимцы из Сацума и Тёсю распоряжались судьбами Японии, воздух Японии был отравлен их ядовитым дыханием. Всюду царили легкомыслие, грязь, распутство. Он почувствовал это уже тогда, когда в первый вечер знакомства с Фудзисава увидел разряженную толпу в Ююкан'е, но и после этого все, что ему приходилось видеть и слышать, прорастало в душе его ростками гнева. Возвращаясь с кладбища Янака, куда он ходил поклониться родным могилам, старый Хигаси видел оживленную, веселую толпу, заполнившую парк Уэно, беспечно любовавшуюся цветущими вишнями: мужчин, лишенных чести и совести, готовых сотрудничать с правительством Сацума – Тёсю, помышляя лишь о собственном благополучии; наивных девушек, принаряженных, с радостью позволявших играть собой выходцам из Сацума и Тёсю… «Где же он, былой дух подлинных сынов Эдо?» – невольно восклицал в душе старый Хигаси.
Покорными слугами Сацума и Тёсю стали не только мужчины и женщины из мещан. Хияма, например, тоже являл собой яркий образец угодничества, лести и низкопоклонства. Его речь, которую он произнес на собрании, посвященном памяти отрядов «сёгитай», – что общего имела эта речь с самурайским духом? Разве такую речь подобало бы говорить настоящему самураю, вассалу Токугава? Да что Хияма? Его собственный брат Аояги – точно такой же! Госпожа Аояги – женщина, и в счет не идет (не в пример теплым весенним дням, госпожа Аояги обращалась с деверем все холоднее и холоднее), но что сказать о моральном падении брата, который в ответ на все речи старого Хигаси только молча пощипывает усы? Когда старик смотрел на него, он удивлялся: неужели это тот самый миленький мальчуган с пучком волос на макушке, со слезами умолявший не отдавать его в приемные сыновья к Аояги?..
Куда бы ни пошел старый Хигаси – наносил ли он мимолетный визит старому главе клана, посещал ли глазного врача, ходил ли справляться о курсе акций государственного займа – всюду ощущался тлетворный ветер Тёсю и Сацума. От порывов этого ветра мужчины превращались в ничтожества, женщины развращались, все свежее, молодое желтело и увядало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105