Оказалось, что среди родственников мужа, в семье захудалых даймё, имелась некая вдова Кисима, не спускавшая злобного взгляда с Садако с самого дня ее свадьбы, – мать перезрелой девицы, уродливой как смертный грех и сплошь покрытой рябит нами, которая пыталась просватать дочь за Китагава, развивая для этого бешеную деятельность даже во время сговора и свадьбы Садако. Узнав об этом, графиня особенно тщательно следила за каждым своим поступком и словом, стараясь никому не дать ни малейшего повода для упрека.
Садако все сносила молча, а мужу только этого и нужно было, он бесчинствовал и безобразничал напропалую, все больше и больше. В последние же год-два, пресытившись и чистым цветением сливы и соблазнительной прелестью ярких цветов столицы, он пристрастился к простым деревенским цветам дикого персика. Как-то раз, возвращаясь весной с охоты, он увидел в тени персиковых деревьев деревенскую девушку с повязанной полотенцем головой. Напевая нехитрую сельскую песенку, она разбрасывала удобрения – морские водоросли – на зеленеющие побеги овса. Граф заметил ее и воспылал к ней внезапной страстью. Девушку звали О-Суми; ничем особенным она не отличалась, но граф влюбился без памяти и, хотя она уже была сговорена за другого, не пожалел денег, чтобы выкопать это растение с корнями.
Именно она завоевала его исключительное расположение, – он буквально бредил О-Суми. А когда весной прошлого года эта женщина родила первого и единственного в семье Китагава мальчика, значение ее в доме поднялось, как поднимается утреннее солнце к зениту. Положение же законной супруги, напротив, стало поистине жалким – казалось, ее вовсе не существует в доме. Человеческое сердце низменно от природы – оно всегда заискивает перед силой и властью; управляющий, приближенные, даже слуги – все угодничали перед госпожой фавориткой, искали ее расположения. О-Суми в силу своего низкого рождения, да и по самой своей натуре и по воспитанию, всегда чувствовала себя невольно подавленной благородней изысканностью графини; в присутствии госпожи она испытывала необъяснимую досаду и чувствовала себя стесненно. Но лесть постепенно вскружила ей голову, и она стала искать поводы для придирок к законной супруге. Нет, она не была настолько подла, чтобы в душе желать занять место законной жены, но начала она с высказывания гнусных, злых подозрений. Стоило ее мальчику разок кашлянуть, или у него вдруг заболевал животик, и О-Суми принималась твердить, что ребенку подбросили яд по указке злобной, завистливой госпожи, не иначе… Стоило ей самой споткнуться или ушибиться, и она говорила, что ее, конечно, сглазила госпожа… Разумеется, граф отнюдь не придавал значения этой болтовне, но, стараясь угодить О-Суми, в конце концов дошел до того, что открыто кричал графине, чтобы она убиралась вон! Угрозы выгнать ее из дома были пока только на словах, но для Садако, не имевшей родителей, горько было слушать эти слова; граф понимал это и нарочно пользовался ее несчастьем. Садако страдала безмерно, она чувствовала себя растоптанной, вдавленной в грязь. А Митико было уже больше десяти лет, и мать не могла не видеть, что девочка развита не по летам, все замечает, все понимает; ей до смерти жаль было дочку, больно было, что в этом доме, где все идет так неправильно, ребенок услышит и увидит то, чего ему совсем не следовало бы знать. Вот почему, когда муж крикнул ей, чтобы она «не смела больше оставаться в главной усадьбе!», графиня беспрекословно подчинилась приказу мужа и осенью прошлого года переехала в особняк Асабу. Каждый месяц из главной резиденции ей присылали определенную сумму на расходы. Фактически это был настоящий развод, ибо замужество сказывалось теперь разве лишь в ее прическе.
Но этим не исчерпывались все горести госпожи Китагава. Был еще родной ее брат, Мотофуса, шестью годами моложе сестры. Когда Садако вышла замуж за Китагава, мать и брат поселились вместе с нею в Токио, и после смерти матери Садако заменила брату покойную мать. Послушная священной воле императора, призвавшего благородные семейства отдать своих отпрысков на защиту отечества, она, заставив брата закончить подготовительный курс, определила его в офицерское училище. В 1884 году, когда в Японии были учреждены титулы, муж получил титул графа, брат – виконта Умэдзу. Все это было, конечно, очень отрадно; одно лишь было плохо: в отличие от сестры, брат Садако был совершенно неразумное, легкомысленное существо. Несомненно, вина за это лежала на матери, которая, в противовес строгому воспитанию дочери, всячески лелеяла и баловала сына. Двенадцати – тринадцати лет он пустился в развлечения и стал так сорить деньгами, что нередко ставил сестру в весьма затруднительное положение. Пока виконт считался братом взятой по любви жены, его опекун, граф Иосимити, охотно заботился о шурине, но едва любовь графа к жене остыла, поблажки прекратились. Сестра вздохнула с облегчением, когда Мотофуса поступил в офицерское училище – теперь, казалось ей, она может быть спокойна за него. Напрасные упования! Незадолго до выпуска его исключили из училища за кутежи и попойки, и с той поры он превратился в беспутного гуляку, титулованного шалопая – виконта, аристократа пятого ранга. Много раз пыталась сестра создать ему возможность снова подняться – все было тщетно. Наконец, в конце прошлого года, он связался с дурной компанией, завел дружбу с подозрительными людьми; действуя под влиянием ловких проходимцев, виконт совершил нечто вроде аферы – обманным путем получил деньги. На этот раз ему с трудом удалось избежать сетей закона, но дворянских привилегий он был лишен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105