Городские колокольни поднимали над крышами свои сверкающие острия. Погода стояла ясная, г-н де Корвиль оказался прав.
Корвизо, сняв шляпу, насмешливо раскланялся, потом обернулся к Антуану.
– Вот, сударь, бедняга, который недалеко уедет. Дар красноречия к нему вернулся, и он рассказал Антуану, как трудно было ему разглагольствовать перед маршалом, чтобы скрыть от него истину. По мнению доктора, это был конченый человек, хотя некоторое время он и может еще прожить.
– Как раз достаточное время для того, чтобы помочь вам, сударь, поставить ногу в стремя. Ведь вы теперь состоите на королевской службе, с чем я вас и поздравляю. Не найдется человека более к ней способного, нежели вы, и я знаю личность, которая не преминет принять самое близкое участие в новом вашем положении, ибо она настолько к вам привязана, что не сможет не блюсти ваших интересов даже в ущерб собственным.
Корвизо касался одного из затруднительных пунктов для Антуана, не знавшего, как отнесется г-жа Даланзьер к известию о его отъезде. Ему не терпелось выяснить это, потому он отправился в Виркур бок о бок с Корвизо. Прямой дорогой идти туда было час с небольшим. Они расстались на площади Пон-де-Ньер, поблизости от дома г-жи Даланзьер, в который Антуан и постучался, между тем как Корвизо направился домой.
Антуан воспользовался тем, что у его возлюбленной были гости, и сейчас же объявил о своем решении. Со всех сторон раздались похвалы. К ним присоединилась и г-жа Даланзьер. Когда все ушли, Антуан и г-жа Даланзьер прошли в кабинет.
В глубине души Антуан ожидал упреков, криков и слез. Он был несколько разочарован, встретив вместо этого со стороны своей возлюбленной нежное сочувствие и искреннее довольство. Ему не приходилось испытывать по отношению к ней никакого неистового чувства, что составляет удел любовников и обычный признак любви. Между ними никогда не происходило ни ссор, ни размолвок никакого рода, так что Антуан иногда задавал себе вопрос, любим ли он на самом деле. Г-жа Даланзьер сошлась с ним без ужимок и теперь расставалась с ним без огорчения.
Тем не менее, они сочувственно смотрели друг на друга и оба одновременно почувствовали некоторое сожаление при мысли, как мало дней осталось им видеться. Они обещали друг другу найти все необходимые возможности воспользоваться этой отсрочкой, меж тем как над их головами раздавались тяжелые шаги Даланзьера, который завтра должен был отправляться в армию и таким образом предоставлял любовникам по их усмотрению проводить время в его отсутствие.
VII
С этой минуты Антуан начал заботиться о своем снаряжении и снаряжении братьев. Он охотно посоветовался бы насчет этого с г-ном Даланзьером, привычным к военной жизни, но комиссар был уже далеко. Итак, он решил прибегнуть к игумену Валь-Нотр-Дама, который в юности своей носил оружие. Игумен отложил трубку с табаком, взял большой ключ и, доведя Антуана до какой-то двери, открыл ее. Комната была наполнена всевозможными костюмами и вооружением. На стенах помещались казакины из буйволовой кожи, заскорузлые от пропитавшего их пота, короткие кольчуги, широкополые фетровые шляпы с султанами, мушкеты, пищали и даже двое лат, одни из которых, почти полные, с ножными приборами, сделанными чешуйчато. Все это пришло в ветхость, покрылось ржавчиной и пылью.
– Вот это было на мне в сражении при Ворли, сударь,– сказал игумен,– славный был денек! Но люди изменились, и, надень вы всю эту амуницию, странный у вас получился бы вид: я слышал, что теперь и кирасу-то застегивают только тогда, когда спускаются в окопы, место, как вы сами увидите, самое опасное и подверженное обстрелу.
Из слов игумена Антуан понял только то, что тот мог быть в свое время бравым мушкетером, но что ему придется руководствоваться собственным природным здравым смыслом. На г-на де Поканси нечего было надеяться. Старый Анаксидомен объявил Антуану, что он в этом деле ничего не смыслит; если бы речь шла о балете или маскараде, можно было бы спрашивать совета, но военные обычаи всегда были ему чужды.
Так что Антуан по собственному усмотрению раздобыл для себя и братьев крепкие шпаги и длинные пистолеты. Он приобрел трех здоровых лошадок со стриженными ушами, карету и телегу с кожаным верхом для багажа. Он вызвал к себе г-на Жинорье, портного с гусиной улицы, чтобы он сделал братьям приличные костюмы, и заставил их надевать парики. Жером и Жюстен согласились на это. Отъезд их занимал. Корвизо расписывал им выгоды, сопряженные с ним, и болтал им всякий вздор. Приготовления продолжались неделю.
Антуан ежедневно ездил на своей лошадке, приучал ее делать круги и обороты. Г-жа Даланзьер приходила любоваться, как он сидит в седле. Она с похвалой отзывалась о его посадке. Антуан приосанивался. Новая участь казалась ему прекраснейшей в мире, а время, проведенное в Аспревале, самым посредственным прозябанием по сравнению с тем, что с ним не преминет произойти. Он питал честолюбивые мысли и уже видел себя великим военным деятелем. Как не соответствовало этим мечтаниям о славе однообразное существование, которое он вел до сих пор! Едва-едва он чувствовал некоторое сожаление от того, что подкидал родные места для неведомых горизонтов.
Он раздумывал обо всем этом как-то днем, в четверг. День был таким мягким и приятным, что Антуан пошел посидеть на свое любимое место. Это был лужок на косогоре в нескольких шагах от замка. Там росла высокая трава и открывался прекрасный вид на окрестности, поля, холмы и леса. Повернувшись спиной к Мёзе, Антуан видел несколько вправо Аспреваль, а прямо перед собой монастырские пруды с прибрежными рощами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68