Он, известно, галчонок: всем верховодит.Взгомозилась на радостях банная нежить: банная нежить в сырости заводится из человечьих обмылков, а потому страсть любопытна. Вот заберется она за Гиенские горы пировать в избушку, насмеется, наестся, все перемутит, всех перепугает, — такая уж нежить.А! как ей весело: старик Домовой на бобах остался — показала Яга ему нос. Тоже жениться на Яге задумал!Да и дед Домовой в долгу не остался: подшутил над Ягой.— Бить тебя надо, беспутный, да и обивки-то все в тебя вколотить! — плачет Яга, ходит у печи.— Бабушка, чего же ты плачешь?— А как мне Бабе-Яге не плакать, не могу посадить хлебы: Домовой украл лопату.И плачет. Не унять Яге слезы: скиснутся хлебы — прибьет Верховой.— Бабушка, не плачь так горько, мы тебе отыщем лопату.А слезы так и льются, — полна капель натекает.— Эй, помогите! Найдем мы лопату да бросим на крышу: Яга улыбнется — и дождь перестанет. Колокольный мертвец Колокольный мертвец — легенду о Колокольном мертвеце см. у В. Бондаренко. Очерки Кирсановского уезда, Тамбовской губ. Этнограф. обозрение, кн. VI, VII, 1890. (АМР)

Проводил Белун гостей до Сухого Каратыга. Шли путники по Самохватке вдоль улицы в конец.Был поздний вечер.Золотое солнцево яблоко, покатившись по лесу, закатилось в овраг. И красный вечерний край неба погас.Все пестрехи, чернохи, бурехи уж вернулись с поля домой, а Бурку-коня и Лысьяна повели в ночное на травы. И Жучок, и Бельчик, и Рябчик, — все поросятки заснули в хлеву, и сама свинья, мать сивобрысая, Хавронья, глядя на ночь, по-свиному задумалась. И закрыли и заперли все закуты, загоны, и муха-шумиха и комар-пискун угомонились. А Чубар и Лысько, и Сокол и Зорька, и Пустолайка и Найда, ночь почуя, по-ночному завозились в конурке.Хоронясь по чужим огородам и задним воротам, проползла на четвереньках, словно топтыга медведь, Мамаишна бабушка. Надулись кровью старушечьи губы, и заострился жалом ее оговорчивый пересмешливый язык: будет подоконнице что подслушивать, будет что и рассказывать, — голос у ней гладенький, слова масляные.А в мешке у Мамаишны одномёдные пряники!И пролетела над Самохваткою Лунь-птица хищная, — засветил вдоль улицы месяц.У моста под вербой остановились путники — под вербою ночь ночевать.— Звезды сестрицы!— Серебряные.— Я буду звезды считать, Алалей!— Ты видишь, тянутся гуси?— Небесные гуси, как много!— А твоя звезда, Лейла?— А вон — та вон звездочка самая серебряная…Проскакал по мосту Заяц-голова лисичья.— Что задумано, то исполнится! — проговорил по-зайчиному Заяц-голова лисичья, и закидался Заяц по ельнику, заметался по березнику, по горькому осиннику.На луну нашло облако, ветер пахнул холодком.Глухо и грустно зашумело в лесу.И семь лебедок-сестер Водяниц замесили болото-зыбун.Заблудущая Коза Козовна стукнула копытом о бревно.— Вам бы пучок лык да дров костер: будет свежо.— Мы звезды считаем, Коза.— Ну, считайте. Будет свежо.Вылез из-под дырявого моста сухоногий вылыглаз Окаяшка-птичий нос. Щелкал, косматый, бобы, подвигался на луг. На лугу, на лужайке сходились в хороводы. Ведьмины детки — куцые курочки в острых хохолках. И, сцепившись ногами-руками, покатились клубком, как гаденыши, за Окаяшкой косматым одноглазые Песьи-головы.Прошла трепущая рыба Сбухта-Барахта: хвост у ней, как у лебедя, голова козлиная, — лукаво поглядывала рыба, как волк на козу, шла трепущая по-тиху, по-долгу на зеленый луг. На лугу, на лужайке Ведьмины детки — куцые курочки в острых хохолках, кружась в хороводе, запевали по-печальному жалкие песни, подвывали несчастные на свою хохлатую голову. А на липе блестел стоведерный пузан-самовар: будет чертям полунощный чай и угощение.— Ох, ну тебя! — отбивался воробьеныш-воробей от земляного зуды-жука: полорот из гнезда выпал, прозяб.— А правда, Алалей, по звездам всё можно знать?— Как кому.— А что такое всё , Алалей?Шибко рысью промчался по широкому лугу конь Вихрогонь, стучал сив-чубарый копытом, и далеко звенели подковы, звякала сбруя, сияло седло.Сильнее подул полунощник.Глухо и грустно шумело в лесу. Тяжко вздыхал Лесной Ох.Семь лебедок-сестер Водяниц месили болото-зыбун.И молчком разносили коркуны-вороны белые кости, косточки, костки с дороги в лес-редколесье, не грая, не каркая.— Одномёдные пряники! — Лейла бросила звезды считать, — у Мамаишны сколько их, пряников?— Да с сотню, поди.— Нам бы, Алалей, этих пряников одномёдных сотню?— Хоть бы один, и то хорошо.— А почему, Алалей, у Мамаишны сотня пряников одномёдных, а у нас и одного нет, никакого?— Так уж Бог дал.— А почему так уж Бог дал?— А ему виднее: кому дать, а кому и ничего не дать. Будут зубки портится с пряников, что хорошего?— А я бы всем дала пряников много одномёдных, всем… А бобы Окаяшкины сладкие?Из каменных оврагов вышли Еретицы. Еретицы — они заживо продали душу черту. И гуськом потянулись ягие Ягий — злой. (АМР)

на кладбище к провалившимся могилам спать свою ночь на гробах.— Кто нас увидит, тому на свете не жить! — ворчали старухи Еретицы ягие.— А мы вас не видели! — крикнула Лейла, зажмурилась, торопышка такая.Кто-то всплеснул ладонями и застонал, — водяной Кот-Мурлышка на луну мяукал.И все Древяницы и Травяницы вылетели из своих трав и деревьев на водопой к чистому озеру.Глухо и грустно шумело в лесу.Колотилом подпираясь, шел по дороге на колокольню Колокольный мертвец; ушатый в белом колпаке, тряс мертвец бородою: сидеть ему, старому, ночь до петухов на колокольне.— За что тебя, дедушка? — окликнула Лейла, несмолчивая.— И сам не знаю, — приостановился мертвец на мосту, — и набожный был я, хоть бы раз на посту оскоромился, не потерял и совесть Божью и стыд людской, а вот поди ж ты, заставили старого всякую ночь до петухов сидеть на колокольне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55