Два дня спустя в номере отеля в час, когда в гостиничных коридорах не встретишь ни одной живой души, ему были переданы устные инструкции, и еще через сутки он прибыл окольным путем в Люцерн.
Сняв номер в условленной гостинице, Эшенден вышел на улицу; стоял чудесный ранний августовский день, и на безоблачном небе ярко светило солнце. В детстве его привозили в Люцерн, и с тех пор в его памяти смутно запечатлелись крытый мост, огромный каменный лев и церковь, где, томясь от скуки и в то же время восхищаясь, он слушал орган; прохаживаясь теперь по тенистому берегу озера, которое выглядело раскрашенным и неестественным, как на цветных открытках, он не спешил обойти все полузабытые уголки, а старался мысленно представить себе того робкого и непоседливого подростка, сгоравшего от нетерпения поскорее стать взрослым, который некогда бродил по этим местам. Но оказалось, что больше всего ему запомнились картины окружающего, а не он сам; в памяти всплывали обрывки воспоминаний - солнце, зной, люди; толчея в поезде и в гостинице, забитые до отказа пароходики на озере, густые толпы отдыхающих на улицах и на набережной - каких-то курьезных стариков и старух, - обрюзглых и уродливых, от которых противно пахло. Сейчас в военную пору в Люцерне было так же безлюдно, как в те времена, когда Швейцария еще не пользовалась репутацией "спортивной площадки Европы". Гостиницы большей частью были закрыты, улицы пустынны, на воде у причалов покачивались гребные лодки - их некому было брать напрокат, - а в аллеях на берегу озера прогуливались лишь степенные швейцарцы вместе со своим нейтралитетом, словно с верным псом. Эшендена обрадовали покой и глушь, он присел на скамейку у воды и весь отдался своему настроению. Конечно, озеро с водой какого-то немыслимо голубого цвета и чересчур заснеженными вершинами выглядело нелепо, и вся эта красота, от которой рябило в глазах, скорее утомляла, чем приводила в восторг. Однако было в этом пейзаже некое очарованье, простое и трогательное, как "Песня без слов" Мендельсона, и Эшенден не смог сдержать довольной улыбки. Люцерн пробудил в нем воспоминания о восковых цветах под стеклом, часах с кукушкой и затейливых старинных вышивках. Как бы там ни было, пока стоят погожие дни, он решил наслаждаться природой. Он считал, что стоило по крайней мере попытаться соединить приятное с полезным и, принося пользу отечеству, подумать и о собственном удовольствии. Он путешествовал под вымышленной фамилией, с новеньким паспортом в кармане, и у него было такое ощущение, словно он заново родился. Ему частенько надоедало копаться в себе, и временное перевоплощение в образ, созданный богатой фантазией Р., развлекало его. Его позабавил недавний казус с Густавом. Правда, Р. не нашел в нем ничего смешного - он не отличался тонким юмором и не любил, когда его разыгрывали. Оценить это мог лишь человек, умеющий взглянуть на себя со стороны и способный в человеческой комедии быть одновременно зрителем и актером. Р. же был солдатом и считал, что самоанализ занятие нездоровое и недостойное англичанина.
Эшенден встал и медленно направился к гостинице. Это была второразрядная швейцарская гостиница, маленькая и идеально чистая; из окон его спальни, обставленной натертой до блеска мебелью темного дерева, открывался прелестный вид; и хотя в ненастную погоду в ней, наверное, было не очень уютно, сейчас, в теплый солнечный день, она ласкала взор. В холле он присел за один из столиков и заказал бутылку пива. Хозяйке гостиницы не терпелось узнать, откуда в этот мертвый сезон вдруг взялся постоялец, и он охотно удовлетворил ее любопытство. Он рассказал, что совсем недавно перенес брюшной тиф и приехал в Люцерн поправляться. Работает он в цензурном управлении и хочет воспользоваться случаем и немного попрактиковаться в немецком языке. Поинтересовался, не может ли она порекомендовать ему преподавателя. Хозяйка, полная, белокурая и добродушная швейцарка, болтала без умолку, и Эшенден не сомневался, что она передаст их разговор кому следует. В свою очередь, он задал несколько вопросов. Она оживленно заговорила о войне. Обычно в это время отбоя нет от приезжающих, мест не хватает, и людей приходится размещать в соседних домах, а теперь вот гостиница почти совсем пустует. Несколько человек приходят столоваться, но постоянных жильцов всего две пары. Одна - пожилая ирландская чета, на лето они перебираются в Люцерн из Веве, да потом еще англичанин с женой. Жена у него немка, вот они и живут в нейтральной стране. Эшенден постарался ничем не выдать своего любопытства - по описанию хозяйки он узнал Грантли Кейпора, - но она, не дожидаясь его расспросов, сообщила, что большую часть времени они проводят в горах. Герр Кейпор - ботаник, он так увлекается местной флорой. И жена у него симпатичная, она ей очень сочувствует. Ну, да ведь не вечно же будет продолжаться эта война. Хозяйка заторопилась по своим делам, и Эшенден поднялся наверх.
Обед начинался в семь, и, желая поспеть в обеденный зал до прихода своих соседей по гостинице, как только прозвенел звонок, он тотчас же спустился вниз. Обеденный зал представлял собой очень скромную, аккуратно выбеленную комнату, обставленную такими же полированными темными креслами, что и в его номере, по стенам были развешаны олеографии с изображением швейцарских озер. На каждом из маленьких столиков стоял букетик цветов. В зале царили чистота и порядок, предвещавшие скверный обед. Эшенден хотел было для разнообразия заказать бутылку самого лучшего рейнвейна, но не решился привлекать к себе внимание подобной экстравагантностью (он заметил на нескольких столиках початые бутылки и сделал для себя заключение, что другие постояльцы употребляют вино весьма умеренно) и ограничился пинтой лагера1.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14