Я просил Луизу подкинуть хоть бутылку монтраше, из тех, что я прислал ей перед самой войной, но она меня не послушалась. Дала им только термос с горячим кофе. Чего же было и ждать?
А рассказал он мне, что сидел с Луизой в гостиной, когда автомобиль остановился у подъезда и Изабелла вошла в дом. Совсем недавно стемнело, занавески были задернуты, Эллиот, развалясь в кресле, читал роман, а миссис Брэдли вышивала экран для камина. Изабелла, не заходя в гостиную, прошла к себе в спальню. Эллиот посмотрел поверх очков на сестру.
– Наверно, пошла снять шляпу, – сказала та. – Сейчас явится.
Но Изабелла не явилась. Прошло несколько минут.
– Может быть, устала и прилегла.
– А ты разве не думала, что Ларри тоже зайдет?
– Ох, Эллиот, отстань.
– Да мне что ж. Дело ваше.
Он опять уткнулся в книгу. Миссис Брэдли продолжала вышивать. Но через полчаса она вдруг встала с места.
– Посмотрю, пожалуй, как она там. Если задремала, я не стану ее тревожить.
Она вышла, но очень скоро вернулась.
– Она плакала. Ларри уезжает в Париж. На два года. Она обещала его ждать.
– Зачем ему понадобилось ехать в Париж?
– Не задавай мне вопросов, Эллиот. Я не знаю. Она мне ничего не говорит. Сказала только, что понимает и не хочет ему мешать. Я ей говорю: «Если он готов расстаться с тобой на два года, значит, не очень тебя любит», а она: «Что же делать, главное – я-то его очень люблю». – «Даже после сегодняшнего?» – «После сегодняшнего, – говорит, – я его еще больше полюбила. Да и он меня любит, я уверена».
Эллиот помолчал, подумал.
– А через два года что будет?
– Говорю же тебе, не знаю.
– Очень это что-то неопределенно.
– Очень.
– Тут можно сказать только одно: оба они еще молоды. Подождать два года им не повредит, а за это время мало ли что может случиться.
Они решили пока оставить Изабеллу в покое. Вечером им предстоял званый обед.
– Я не хочу ее расстраивать, – сказала миссис Брэдли. – А то приедет туда заплаканная, еще пойдут кривотолки.
Но на следующий день, когда они втроем позавтракали дома, миссис Брэдли вернулась к этой теме. Впрочем, легче ей от этого не стало.
– Право же, мама, я уже все тебе рассказала.
– Но что он хочет делать в Париже?
Изабелла улыбнулась – она знала, каким нелепым ее ответ покажется матери.
– Бездельничать.
– Что?! Это как же надо понимать?
– Я только передаю, что он сказал.
– Нет, с тобой всякое терпение потеряешь. Будь у тебя хоть капля гордости, ты бы тут же разорвала помолвку. Он просто над тобой издевается.
Изабелла посмотрела на колечко, которое носила на левой руке.
– А что я могу поделать? Я его люблю.
Тут в разговор вступил Эллиот и, как всегда, проявил бездну такта. «Понимаете, дорогой, я говорил с ней не как дядя с племянницей, а просто как человек, знающий жизнь, с неопытной девушкой», – но тоже ничего не добился. У меня создалось впечатление, что Изабелла предложила ему – в вежливой форме, разумеется, – не соваться не в свое дело. Рассказывал он мне об этом в тот же день ближе к вечеру, сидя у меня в комнате.
– Луиза, конечно, права, – сказал он. – Все это очень неопределенно, но вот так и бывает, когда молодым людям позволяют самостоятельно устраивать свою судьбу, а для брака у них нет никаких оснований, кроме взаимной склонности. Я уговариваю Луизу не волноваться, по-моему, все устроится не так уж плохо. Ларри будет далеко, а Грэй Мэтюрин – рядом, ну и всякому, кто хоть немножко знает людей, ясно, к чему это приведет. В девятнадцать лет чувства горячи, но недолговечны.
– Житейской мудрости у вас хватает, Эллиот, – сказал я с улыбкой.
– Недаром же я читал Ларошфуко. Что такое Чикаго – вы знаете. Они постоянно будут встречаться. Девушке такая преданность всегда льстит, да еще когда она знает, что любая ее подруга хоть завтра вышла бы за него замуж, – ну скажите сами, в человеческих ли это силах устоять против искушения восторжествовать над всеми? Все равно как ехать на вечер, когда знаешь, что будешь смертельно скучать и вместо ужина подадут только лимонад с печеньем; так нет же, едешь, потому что знаешь, что лучшие твои подруги отдали бы все на свете, лишь бы туда поехать, а их не пригласили.
– Ларри когда уезжает? – спросил я.
– Не знаю. Кажется, это еще не решено.
Эллиот достал из кармана длинный плоский портсигар, платиновый с золотом, и извлек из него египетскую папиросу. Всякие «Фатимы», «Честерфилды», «Кэмел» и «Лаки страйк» – это было не для него. Он посмотрел на меня и многозначительно улыбнулся.
– Конечно, Луизе я бы этого не стал говорить, но вам признаюсь: втайне я питаю к этому юноше симпатию. Я понимаю, во время войны он мельком увидел Париж, и не мне его осуждать, если он ощутил прелесть этого города, единственного города в мире для цивилизованного человека. Он молод, и ему, видно, хочется все испытать, прежде чем связать себя браком. Это очень естественно, так и должно быть. Я о нем позабочусь. Познакомлю его с кем нужно: манеры у него хорошие, несколько беглых указаний с моей стороны – и можно будет ввести его в любую гостиную. Я могу показать ему такую сторону парижской жизни, которую видят лишь очень немногие американцы. Поверьте мне, милейший, рядовому американцу куда легче попасть в царствие небесное, чем в особняк на Сен-Жерменском бульваре. Ему двадцать лет, он не лишен обаяния, и я, вероятно, мог бы устроить ему связь с женщиной постарше его. Это придало бы ему лоск. Я всегда считал, что для молодого человека лучшее воспитание – это стать любовником женщины известного возраста и, разумеется, известного круга, femme du monde, вы меня понимаете. Это сразу упрочило бы его положение в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17