я почувствовал, как она встревожена, и словно вдруг услышал шепот ветерка: «Это ты, право же, ты. И ты смотришь на себя и никогда не сможешь избавиться от своего лица», – недаром, когда мы спускались по лестнице, она молчала и была встревожена, пытаясь найти ту девчонку, что жила в зеркале.
Когда мы спустились, вечеринка уже заканчивалась. Доротея поцеловала Лулу.
– Будь осторожна, моя сладкая, слышишь? – сказала она, и мы вышли на улицу.
А за калиткой Доротеи стояла молодежь в предрассветном тумане, окутывавшем Дезер-д'Ор.
– Это она, она! – раздалось несколько голосов, когда мы вышли.
– О Господи, я знаю одну из них, – сказала Лулу. – Она из киностолицы.
– Мисс Майерс, мы собираем автографы, – сказал их предводитель. – Не распишетесь в наших альбомах?
– Лулу, подпишите мне первой, – попросила другая девчонка.
Я стоял рядом с Лулу, пока она украшала своей росписью альбом за альбомом. «Огромное спасибо, – писала она, – с наилучшими пожеланиями… с новой встречей… всего самого в мире лучшего… миллион спасибо…» И так далее. Наконец мы от них избавились, и я повез ее в «Яхт-клуб», в последний раз сидя за рулем, а она, откинувшись на сиденье, принялась поправлять прическу. Я бросил взгляд на ее лицо – тревога исчезла.
– Ах, Серджиус, – сказала она, все еще согретая теплом обожания, – до чего хороша жизнь!
Глава 20
Двумя днями позже, за полчаса до встречи с Лулу, Герман Теппис ждал Тедди Поупа. У Тепписа вошло в привычку, как рассказывала мне Лулу, время от времени устраивать «большой разговор», как он это называл, с некоторыми своими звездами. Эта традиция, о которой широкая публика знала из журнальных статей, написанных с целью рекламы, подавалась как секрет добрых семейных отношений, существовавших в «Сьюприм пикчерс». Теппис всегда устраивал небольшие беседы у себя дома, в своем загородном клубе или в столовой студии, но «большой разговор» происходил в его кабинете при закрытых дверях.
Кабинет Тепписа был выкрашен в один из тонов кремового, в какие были выкрашены и все кабинеты начальства на «Сьюприм пикчерс» – розово-кремовые, зеленовато-кремовые или бежево-кремовые. Кабинет у него был огромный, с огромным панорамным окном, и главным предметом обстановки был письменный стол, большой старинный итальянский стол, сохранившийся со средних веков и, по слухам, купленный у Ватикана. Однако, подобно старым домам, от которых остается только остов, в стол Тепписа были вмонтированы: бесшумный магнитофон, личная картотека, холодильник и маленький крутящийся бар. Еще в комнате было несколько глубоких кожаных кресел, кофейного цвета ковер и три картины: знаменитое полотно с изображением матери и дитя в тяжелой золотой раме и две серебряные рамы ручной работы с фотографиями жены Тепписа и его матери, последняя была раскрашена от руки, так что седые волосы дамы сияли как корона.
Тедди Поуп явился к мистеру Теппису днем и был тепло встречен. Теппис пожал ему руку и хлопнул по спине.
– Тедди, как приятно, что ты смог прийти, – сказал он своим хриплым тоненьким голоском и нажал под столом кнопку, включая запись.
– Всегда рад откликнуться на ваше желание поговорить со мной, – сказал Тедди.
Теппис кашлянул.
– Хочешь сигару?
– Нет, сэр, я их не курю.
–. Сигары – это порок. Должен сказать, мой единственный порок. – Теппис прочистил горло с коротким резким звуком, словно подзывая животное. – Так вот я знаю, над чем ты сейчас ломаешь голову, – весело произнес он. – Ты хочешь знать, почему я решил встретиться с гобой.
– Что ж, мистер Т., я в самом деле над этим думал.
– Все просто. Я отвечу тебе одной фразой. И ответ такой: мне б хотелось проводить со всеми вами, молодыми людьми, молодыми звездами, которые выросли при мне на этой студии, столько времени, сколько надо. Это недостаток моей жизни, но мой личный интерес вовсе не пропал. Я ужас как много думаю о тебе, Тедди.
– Надеюсь, думаете приятные вещи, мистер Т., – сказал Тедди.
– Что это ты нервничаешь? Разве я когда-нибудь тебя обижал?
Тедди отрицательно покачал головой:
– Конечно, нет, я по-настоящему привязан к тебе, ты это знаешь. Я теперь уже не молод.
– Вы вовсе не выглядите старым, Г.Т.
– Не перечь мне – это правда. Иногда я думаю, сколько лет я сижу в этой комнате, какие приходили сюда звезды, какие сходили с горизонта. Знаешь, думаю обо всех, кого я сделал звездами, а потом обо всех восходящих звездах. Года через два о них заговорят, но им никогда тебя не вытеснить, можешь спать спокойно, Тедди, можешь говорить: Г.Т. сказал мне «Можешь спать спокойно, все равно как если б я тебе это обещал», а я хочу сказать, что испытываю к тебе по-настоящему дружеские чувства, какие испытывают ко мне все мои звезды, настоящие и восходящие, я это чувствую во время наших разговоров, они считают, что у меня большое теплое сердце, ни разу не помню, чтобы хоть кто-нибудь вышел из этого кабинета, не сказав мне: «Да благословит вас Бог, Г.Т.». Я действительно человек теплый. Поэтому я и преуспел в нашем деле. А что тут нужно, чтобы преуспеть?
– Доброе сердце, – сказал Тедди.
– Правильно: большое, насыщенное кровью сердце. У американской публики большое сердце, и ты проделываешь полпути, идя к нему. Я дам тебе пример. Я отец взрослой женщины – ты знаешь мою дочь Лотти, я люблю ее, и она общается со мной каждый день. В десять утра раздается ее звонок, и моя секретарша освобождает для меня линию. И если я не выполняю своих обязанностей перед дочерью, то как я могу рассчитывать, что она будет выполнять свои обязанности по отношению ко мне? Понимаешь, Тедди, – сказал он и, наклонившись, похлопал Поупа по колену, – моя любовь к дочери ни на что не влияет, у меня хватает чувства и на мою другую семью, на большую семью, которая здесь, на «Сьюприм пикчерс».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136