под маленькими глазками – мешки, приплюснутый нос и подбородок, утопленный в складках шеи. Он был очень похож на лягушку-быка. А голос у него оказался писклявым и хриплым.
– Ну ладно, – сказал он, – ты-то что тут делаешь?
– Знаешь, а ты задал хороший вопрос, – сказал Айтел.
– Колли что-то задумал, – объявил Теппис. – Не знаю, зачем ты ему понадобился. Я, например, не хочу даже дышать одним воздухом с подрывным элементом. Ты хоть знаешь, во что ты мне обошелся со своими «Облаками»?
– Ты забываешь, сколько денег я принес тебе… Герман.
– Ха, теперь он вспомнил, что у меня есть имя, – сказал Теппис. – Они бросают меня и уходят в широкий мир. Айтел, я предостерегал Лулу насчет тебя. Женился на отличной молодой американской актрисе, слишком хорошей для тебя девчонке, и вымазал ее имя в навозе, грязи и мерзости. Мне стало бы стыдно, если б кто-то увидел, что я разговариваю с тобой.
– A тебе и должно быть стыдно, – сказал Айтел. – Лулу была отличной американской девчонкой, а ты позволил мне превратить ее в обычную шлюху. – Голос его звучал ровно, но я чувствовал, что ему нелегко говорить с Тепписом.
– У тебя грязный язык, – сказал Герман Теппис, – и ничего больше.
– Не говори так со мной. Я больше у тебя не работаю.
Теппис закачался с пятки на носок и обратно, словно набирая силу.
– Мне стыдно, что я делал деньги на твоих картинах. Пять лет назад я пригласил тебя к себе в кабинет и предупредил «Айтел, – сказал я, – всякий, кто пытается облить грязью нашу страну, кончает в свинарнике». Вот что я тогда тебе сказал, но разве ты меня послушал? – Он помахал пальцем. – Знаешь, что говорят на студии? Говорят, что ты собираешься вернуться на экран. Как же – вернешься. Да ты и дня не проработаешь без помощи студии. Я так всем и заявил.
– Пошли, Серджиус, – сказал Айтел.
– Эй ты, стой! – обратился ко мне Теппис. – Как тебя зовут?
Я назвался, придав своей фамилии ирландское звучание.
– Серджиус О'Шонесси? Что за имя для молодого человека с такими правильными чертами лица? Тебе надо это изменить. Джон Ярд. Вот какое тебе нужно имя. – Он внимательно оглядел меня с головы до ног, будто покупал штуку материи. – Ты, собственно, кто? – спросил Теппис. – Чем занимаешься? Надеюсь, не лоботряс.
Если ему хотелось разозлить меня, то он вполне преуспел.
– Я служил в авиации, – сказал я ему.
Глаза у Тепписа загорелись.
– Летчик?
Стоявший уже в дверях Айтел решил позабавиться.
– Ты хочешь сказать, что никогда не слышал об этом мальчике, Г.Т.?
Теппис насторожился.
– Не могу же я за всем уследить, – сказал он.
– Серджиус – герой, – создавая легенду, сказал Айтел. – Он в один день сбил четыре самолета.
Мне не удалось в это вмешаться, так как Теппис заулыбался с таким видом, словно ему сообщили очень ценную информацию:
– Твоя мать и твой отец, должно быть, чрезвычайно гордятся тобой, – сказал он.
– Вот этого мне не дано знать. Я вырос в сиротском доме. – Голос у меня, по всей вероятности, задрожал, и по тому, как изменилось лицо Айтела, я понял, что он знает: я говорю правду. А мне стало противно, что я настолько легко раскрываюсь. Но со мной всегда так. Годами держишь в себе какой-нибудь секрет, а потом выплескиваешь его как кофе из чашки. Но, возможно, Теппис побудил меня все выплеснуть.
– Сирота, значит, – произнес он. – Я потрясен. А знаешь, ты замечательный молодой человек! – Он по-доброму улыбнулся и посмотрел на Айтела. – Возвращайся к нам, Чарли, – сказал он своим хриплым голосом. – Ну что ты раскипятился? Я ведь и раньше так с тобой разговаривал.
– Ты грубый человек, Герман, – сказал Айтел, уже стоя в дверях.
– Грубый? – Теппис по-отечески положил руку мне на плечо. – Да я не бываю грубым даже с моим швейцаром. – Он рассмеялся и закашлялся. – Айтел, – сказал он, – что произошло с Карлайлом? Куда он девался?
– Он мне не сказал.
– Я перестал понимать людей. Вот ты человек молодой, Джонни, – сказал он, тыча в меня пальцем, будто я неодушевленный предмет, – скажи мне, что происходит? – Но прежде чем я мог бы ему ответить, он снова заговорил: – В мое время, если мужчина женился, он мог быть счастлив в своем выборе или ему могло не повезти, но он оставался женатым. Я тридцать два года был мужем – да покоится в мире моя жена. Ее фото стоит у меня на письменном столе. А ты можешь сказать то же самое, Айтел? Что у тебя стоит на столе? Фото красоток из журналов. Я не знаю людей, которые все еще уважали бы общество. Я разговаривал с Карлайлом. И что? Он и в ус не дует. И за такого человека моя дочь пожелала выйти замуж. За идиота, который путается втихую с дешевой танцовщицей.
– У каждого из нас свои странности, Герман, – сказал Айтел.
Теппис взорвался.
– Айтел! – рявкнул он. – Я тебя не люблю, и ты не любишь меня, но я стараюсь ладить со всеми. – И чтобы успокоиться, принялся очень внимательно меня разглядывать. – Чем ты все-таки занимаешься? – снова спросил он, словно и не слышал моего ответа. – Ты актер?
– Нет.
– Я так и знал. Среди актеров нынче нет красивых ребят с правильными чертами лица. Одни уроды. Лица как у букашек. – Он издал нечто вроде лая, прочищая горло. – Слушай, Джонни, – продолжал он, – ты мне нравишься, и я сделаю тебе приятное предложение. Завтра вечером у нас будет небольшой прием. Я устраиваю его для своих. Считай себя приглашенным.
Стоило мне это услышать, как я понял, что хочу быть на его приеме. Последние несколько дней все в Дезер-д'Ор только и говорили о нем, и это было первое крупное светское событие на курорте, на которое я получил приглашение. В то же время я разозлился на себя за то, что, забыв про Айтела, готов был сказать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136