«Я точно в ловушке. В ужасной ловушке».
«Чего ты хочешь?» — спросил я.
«Не знаю, — сказала она. — Это всегда ускользает».
И затем, в порыве ограниченного сочувствия, которое еще была способна ко мне испытывать, тронула меня за руку.
«Однажды мне показалось, что я это поймала», — вымолвила она, и я пожал ее руку в ответ. Ибо, как я и признался Уодли, у нас была своя романтическая точка отсчета. Это была та ночь, когда мы встретились и блудили, сплетаясь, точно языки пламени, и опрокидывали друг над другом рога плотского изобилия — да, единственная ночь, когда мы были счастливы, как Христофор Колумб, потому что оба открывали Америку, нашу страну, навеки оставшуюся разделенной на две половины. Мы резвились в блаженстве наших взаимодополняющих обаяний, а потом сладко уснули рядышком, как два леденца.
Утром Сутулик, ее муж, надел одну из своих других шляп, и все мы пошли в церковь: Мадлен и Пэтти, Сутулик. и я. Он вел службу. Он был типичным американским сумасшедшим: мог развратничать по субботам и крестить по воскресеньям. Дом Отца Нашего состоит из многих чертогов, но я уверен, что Сутулик считал субботу чем-то вроде туалета во дворе. Я так и не понял их брака. Он был футбольным тренером, а она — заводилой болельщиков, и он отяжелил ее, и они поженились. Ребенок родился мертвым. Это была ее последняя попытка произвести потомство. Ко времени нашей встречи на их объявление откликались уже не раз («Никаких „золотых дождей“… должны состоять в браке»). Да, при достаточном таланте я мог бы написать о Сутулике и отсеках его американского ума целую книгу, но сейчас я не стану углубляться в этот образ, а только расскажу вам о проповеди, ибо я запомнил ее тогда и вспомнил теперь, идя по камням, — как мы сидели в простой белой церковке, не больше сельской школы об одной комнате и не роскошнее сарая из Адова Городка. Теперь, когда Пэтти уже не было на свете, я вновь услышал его голос.
«Нынче ночью я видел сон», — сказал он, и Пэтти — я сидел между ней и Мадлен — сжала мою руку и прошептала мне в ухо, как девчонка на уроке: «Твоя жена — вот его сон», но Сутулик даже не обратил на нее внимания. Он продолжал: «Братья, это было больше, чем сон, это было видение конца времен. Небеса свернулись, и я узрел, как Иисус грядет на облаке славы, дабы призвать к Себе Своих детей. И ужасно было видеть, братья, как грешники вопили, и стенали, и просили о милости, падая на лице свое пред Ним. Библия гласит, что будут две женщины, мелющие зерно, — одна будет взята, а другая оставлена. Будут двое на ложе… — Пэтти Эрлин сильно пихнула меня локтем в ребра. — Один будет взят, а другой оставлен. Матери будут рыдать, когда их детей отнимут от их груди, дабы принести Иисусу, а сами они останутся, ибо не сумели отказаться от грехов своих». Ноготки Пэтти Эрлин впились в мою ладонь, но я не знал, что она старается подавить — хихиканье или внезапный детский испуг.
«Библия гласит, — произнес Сутулик, — что в раю не будет дозволено ни единого греха. Ты не можешь быть христианином, если в воскресное утро сидишь в церкви, а затем не вернулся в нее воскресным вечером, потому что тебя потянуло на рыбалку. Братья, дьявол хочет, чтобы вы сказали: „Пропустить один вечерок — ну какой от этого вред!“
«Ему это и правда только на пользу», — шепнула Пэтти Эрлин мне в ухо, тогда как Мадлен, глубоко задетая продолжением нашего флирта, сидела с другого моего бока, застыв, как мороженое сало.
«И еще запомните, — говорил его голос, — вы идете в кино, а потом выпиваете стаканчик, а потом вы уже на пути к адскому пламени и проклятию — где огнь не угасает и червь не умирает».
«Ты развратник, — прошептала Пэтти Эрлин, — как и я».
«Придите же, братья, — сказал Сутулик, — прежде чем облака свернутся и будет поздно просить о милости. Придите к Иисусу сегодня. Отвергните ваши грехи. Отдайте свое сердце Иисусу. Придите и преклоните колена. Пэтти Эрлин, садитесь за пианино. Спойте с нами номер двести пятьдесят шестой и услышьте Иисуса в своем сердце».
Пэтти Эрлин заиграла на пианино — простенько, но лихо, — и прихожане запели:
Пускай я пред Тобою нем,
Но кровь Ты пролил за меня,
Коль Ты зовешь меня к Себе,
О Агнец Божий, — я иду.
После этого мы вернулись в дом Сутулика на воскресный обед, который приготовила его сестра, старая дева. Нам подали тушеное мясо, передержанное на плите до безжизненно-серого цвета, и полусырую картошку с вялой реповой ботвой. Я встречал мало людей, способных проявить субботней ночью такую жизненную силу, как Сутулик и Пэтти Эрлин, но этот воскресный обед был обратной стороной луны. Мы ели в молчании, а перед отъездом пожали друг другу руки. Пару часов спустя мы с Мадлен угодили в дорожную аварию. Минуло почти пять лет, прежде чем я снова увидел Пэтти Ларейн, и это случилось в Тампе, где после развода с Сутуликом и недолгой работы стюардессой на авиалинии — ее встреча с Уодли произошла в воздухе — она стала миссис Микс Уодли Хилби.
Сила воспоминаний поднимает тебя над болью, и потому я закончил свое путешествие по волнолому не в худшем состоянии, чем начал. Отлив достиг предела, и с песчаных низин тянуло болотом. Ирландский мох и морское сито колыхались под луной в лужах, подернутых серебром. Я удивился, найдя свой «порше» там, где оставил его. Если смерть существует в одной вселенной, то припаркованные автомобили — определенно в другой.
Только повернув ключ в зажигании, я сообразил, что четыре или пять часов, отведенные мной Мадлен, уже истекли. Если бы не это, я вряд ли поехал бы обратно в свой дом (дом Пэтти), чтобы стать с Ридженси лицом к лицу, — нет, пожалуй, я отправился бы во «Вдовью дорожку», где все это началось, и так напился, что утром ничего бы не помнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91