— Мне бы так.
— Может, еще займешься.
— Значит, ты перевез тела по воде в Адов Городок и похоронил там?
— Только мужчин. Вообще-то мне следовало с самого начала взять на себя все похороны. Если бы я не откладывал это маленькое мероприятие, Паук со Студи никогда не получили бы шанса что-нибудь из меня вытрясти.
— Но в любом случае после этих последних похорон ты вернулся на своем катере домой, в Бич-Пойнт?
— Да.
— И нашел меня по маячку?
— Нет, маячок ты выбросил. — На его лице снова появилась кривоватая улыбка. — А на тебя я случайно наткнулся.
— Поразительно.
— Я люблю красивые повороты судьбы, — сказал он. — Может, ради них-то все и затеяно.
— Может, — сказал я.
— Как у тебя дела с deja vu? — спросил он. — У меня эта способность здорово развита. Сомневаюсь, чтобы хоть одну ситуацию мы переживали только раз. Может, на втором круге от нас ждут большего.
— Не знаю, — сказал я.
Мы продолжали идти.
— Надо признаться, что я высматривал твою машину, — сказал он. — Ездил по городу, пока не увидел «порше».
— Не могу понять, рад я этому или нет, — откликнулся я. Возможно, в этом была виновата боль, но я счел своим долгом продемонстрировать жизнерадостное остроумие пациента, которого хирург везет на операцию.
Мы двигались в молчании. Вода под нами заметно фосфоресцировала, и я задумался о генерирующей свет деятельности планктона, но ничего оригинального в моих мыслях не промелькнуло. Мы достигли самой глубокой ямы на своем пути, и поскольку перепрыгнуть ее я не мог, мне пришлось идти по камням, лежащим ниже уровнем и окаймляющим расселину; стена рядом обросла ракушками, и я жестоко ссадил себе руку. Когда я выругался, он посочувствовал мне.
— Прости, что гоню тебя так далеко, — сказал он, — но это важно.
Мы шли дальше. Наконец возник тот ритм, что говорит о движении без начала и цели, и я едва отметил момент, когда мы ступили на другой берег за милю от нашего старта. Волнолом остался позади, и мы побрели по краю залива. Влажный песок леденил ноги, но идти по сухому было гораздо тяжелее. В темноте, поскольку луна спряталась за облаками, приходилось шагать очень осторожно. Там и сям из песка торчали старые бревна от разбитых судов, массивные, как человеческие тела, и серебрящиеся, точно свет самого безумия. Тихо шумело море. Был отчетливо слышен писк каждого вспугнутого нами кулика, шорох убегающих крабов и посвистывание полевых мышей. Мы давили ногами раковины устриц и мидий, пустые домики улиток, беззубок и гребешков — как разнообразны звуки, которые издает ломающийся кальций! Под нашими подошвами, словно ореховая скорлупа, хрустели сухие водоросли, бурые и саргассовы, и море, медленно испускающее дух на отливе, вновь обнажало траур прибрежных бакенов.
Мы шли, наверное, с полчаса. У кромки воды, словно толстые тетки на солнце, бултыхались в лунном свете розовые и голубые медузы, и морскую траву, которую называют русалочьими волосами, выносило на берег. Я впивал в себя влажную фосфоресценцию прибоя, точно последним огонькам моей жизни суждено было перейти в это холодное свечение.
Наконец мы достигли нужного места. Это был участок пляжа, ничем не выделяющийся среди всех прочих, и Уодли отвел меня за низкую дюну, через высокую траву к песчаной ложбине. Когда мы сели, море скрылось с наших глаз. Я пытался напомнить себе, что нахожусь в песках Адова Городка, но мне казалось сомнительным, что духи по-прежнему ютятся тут. Над нами висела только легчайшая дымка. Должно быть, ветра на этом далеком пляже слишком суровы. Я подумал, что духи скорее всего предпочитают витать близ сараев, более века назад перевезенных на Коммершл-стрит.
— Тело Пэтти здесь? — наконец спросил я.
Он кивнул:
— Не угадаешь, где я их похоронил, правда?
— Не при таком освещении.
— Дневной свет тебе тоже не помог бы.
— А как ты отличаешь это место?
— По расстоянию от тех кустов, — произнес он, указывая на одно-два растения у края ложбины.
— Не очень-то надежно.
— Видишь вон тот перевернутый панцирь мечехвоста?
Я кивнул.
— Приглядись получше. Я положил в него камень, чтобы не снесло ветром.
Я не мог рассмотреть камень в такой темноте, но притворился, что вижу его.
— Пэтти Ларейн, — сказал Уодли, — похоронена под этим панцирем, Джессика — на четыре фута правее, а Паук — на четыре левее. До Студи еще четыре фута влево.
«А для меня ты местечко приготовил?» — вот что просилось мне на язык (бодрость духа, приличествующая отважному пациенту, требовала не меньшего), — но я испугался, что подведет голос. В моем горле словно что-то застряло. Смешно сказать, но теперь, когда моя смерть была совсем рядом, я боялся не больше, чем перед началом первого футбольного матча в средней школе. И уж точно меньше, чем перед своим первым и последним выступлением в «Золотой перчатке». Может быть, жизненные перипетии сточили мою душу до уровня управляемых эмоций? Или я все еще надеялся выхватить у него пистолет?
— Почему ты убил Пэтти Ларейн? — спросил я.
— Зря ты считаешь, что это я, — ответил он.
— Как насчет Джессики?
— Ну нет. У Лорел, конечно, были серьезные минусы, но убивать ее я бы не стал. — Он набрал песка в руку, свободную от пистолета, и пропустил его сквозь пальцы, точно обдумывая, стоит ли продолжать. — Ладно, — произнес он, — пожалуй, я тебе скажу.
— Будь добр.
— Да какая тебе разница?
— Я же говорил — по-моему, разница есть.
— Интересно, неужто ты прав?
— Прошу тебя, скажи мне, — произнес я, словно обращаясь к старшему родственнику.
Это ему понравилось. Я полагаю, что прежде он ни разу не слышал в моем голосе такой интонации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91