Все прочее может обождать. Я позавтракал и вымыл миску своего пса, заметив, что его страх передо мной сменила величайшая настороженность. На этой неделе он держался от меня поодаль. Однако прежде чем позволить себе задуматься над потерей его дружбы и тем рискнуть испортить себе настроение, я взял телефонную книгу Кейп-Кода и нашел номер Элвина Лютера Ридженси в городе Барнстабле.
Было девять часов, подходящее время для звонка. Ридженси либо уже одолел пятьдесят миль дороги до Провинстауна, либо был еще в пути.
Я не ошибся. Трубку взяла Мадлен. Я понял, что она одна.
— Алло, — сказала она. Да, больше там никого не было. Ее голос звучал ровно. Когда с ней в комнате находился кто-то еще, это всегда чувствовалось по ее интонации.
Я помолчал, давая ей время подготовиться. Затем сказал:
— Говорят, ты передавала мне привет.
— Тим.
— Да, это Тим.
— Герой моей жизни, — сказала она. Это было произнесено с насмешливой ноткой, которой я уже давненько не слышал. Вместо этого она вполне могла бы сказать: «Ну да — вроде припоминаю тот маленький эпизод». Ее голос всегда был богат оттенками.
— Как дела? — спросил я.
— Нормально, — сказала она. — Но привета я тебе, по-моему, не передавала.
— И все же я его получил.
— Да, это Тим, — сказала она, — о Господи! — Словно поняла это только теперь, со второго раза. Да, Тим — звонит по телефону через столько лет. — Нет, пусик, — сказала она, — никаких приветов я не передавала.
— Я слышал, ты замужем.
— Да.
Мы помолчали. Был миг, когда я почувствовал, как в ней зреет желание положить трубку, и у меня на загривке выступил пот. Если бы она это сделала, были бы разбиты все надежды, возлагаемые мной на этот день, но инстинкт велел мне не нарушать тишины.
— Где ты живешь? — наконец спросила она.
— Ты хочешь сказать, что не знаешь?
— Эй, дружок, — отозвалась она, — у нас что, игра в вопросы? Да, не знаю.
— Пожалуйста, душа моя, не груби.
— Пошел ты. Я здесь сижу, собираюсь с мыслями, — по всей видимости, я оторвал ее от первой утренней сигареты с марихуаной, — и туг нате вам, звонит, точно мы вчера расстались.
— Погоди-ка, — сказал я, — ты разве не знаешь, что я живу в Провинстауне?
— Я там никого не знаю. И судя по тому, что каждый день слышу, не много потеряла.
— Это верно, — сказал я. — С каждым боем часов твой муж берет за хобот еще одного из твоих старых друзей-торговцев.
— Ну не ужас ли? — откликнулась она. — Как по-твоему?
— Зачем ты вышла за легаша?
— У тебя монетки еще не кончились? Попробуй перевести оплату на меня. — Она повесила трубку.
Я сел в машину.
Я должен был увидеть ее. Дуть на тлеющие угольки старого романа — это одно, а чувствовать обещание ответа — совсем другое. В это мгновение я прозрел самую суть неодолимой тяги. Неудивительно, что мы не выносим вопросов, на которые нет ответов. Они чернеют в мозгу, словно огромные котлованы для так и не воздвигнутых зданий. В них скапливается все мокрое, гнилое и мертвое. Сосчитайте дупла у себя в зубах — их будет столько же, сколько навязчивых мыслей, заставляющих вас уходить в запой. А потому сомнений не было. Я должен был увидеть ее.
Какую скорость я развил на шоссе! Этот день был создан для меня. Сразу за околицей Провинстауна начались дюны — тусклое ноябрьское солнце освещали их своими бледными лучами, и они походили на райские холмы. Ветер взметал песок, осеняя гряды дюн ангельской светлой дымкой, а с противоположной стороны дороги, вдоль залива, выстроилась череда маленьких белых домишек для летней публики — они лепились друг к другу, как конуры в собачьем питомнике. Заколоченные окна придавали им молчаливый и несколько обиженный вид, но и деревья тоже стояли голые а их выдубленная кора напоминала цветом шкуру зверей, переживших долгую зиму на очень скудном пайке.
Я решил сделать ставку на везение и разогнался так, что непременно угодит бы в тюрьму, попадись мне на пути коп с радаром. Однако как следует насладиться этой гонкой мне не пришлось, поскольку довольно скоро я сообразил, что Барнстабл — городок маленький и человека в «порше», спрашивающего дорогу к дому Ридженси, обязательно запомнят, а я не хотел, чтобы нынче вечером соседи поинтересовались у Элвина Лютера, кто из его приятелей оставлял свою спортивную машину в трехстах ярдах от его двери. Зимой в этой части полуострова люди подозрительны и чутки, как птицы, дисциплинированны, как продавцы в магазине, — они записывают номера незнакомых автомобилей. Чужаков они опасаются. Поэтому я остановился в Хайянисе и взял в прокат безымянный пузырь мышиного цвета, кажется, «галакси», а может, «катласс»? — да, наверное, «катласс», но не важно, — и моего приподнятого настроения даже хватило на то, чтобы пошутить с дурехой за стойкой «Херца» насчет вездесущности наших американских авто. Она, похоже, решила, что я накачался ЛСД. Долго разглядывала мою кредитную карточку, заставила меня перетерпеть потогонную десятиминутную паузу, добывая сведения по телефону, и лишь потом отдала карточку обратно. Это дало мне шанс поразмыслить о состоянии своих финансов. Уезжая, Пэтти Ларейн сняла с нашего текущего счета все деньги и аннулировала мои «Визу», «Мастер-кард» и «Американ-экспресс», что я обнаружил на следующей же неделе. Но у мужей моего сорта бывают источники, которые не под силу заткнуть наглухо даже женам вроде Пэтти Ларейн, и она проглядела мою «Дайнерс клаб», которую я регулярно продлевал, но никогда не использовал. Теперь эта карточка обеспечивала меня едой, выпивкой, бензином, дала возможность снять эту машину, и — ведь миновал уже почти месяц — рано или поздно Пэтти Ларейн должна была получить из нашего захолустья стопку-другую счетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91