Если не собираетесь что-то покупать, будьте добры, уходите!
Онемев от незаслуженной грубости, Видаль не нашелся, что ответить. Чтобы не уронить своего достоинства, надо было повернуться и уйти. С невероятным хладнокровием и словно окаменевшим лицом он выждал, пока не обретет снова дар речи, и тогда, под взглядами стоявших в очереди, перечислил:
– Шесть сдоб, четыре рогалика и булочку грубого помола.
Эта булочка грубого помола вызвала сдержанные улыбки, как если б то была фраза с намеком. Ничего подобного. Сами дочки дона Леандро впоследствии скажут, что Видаль всего лишь попросил то, что всегда. Почему же он не удалился с достоинством? Да потому, что ему нравился хлеб в булочной Леандро. Потому что вблизи не было других булочных. Потому что он не знал, как объяснить своему другу, если тот спросит, почему Видаль больше не покупает хлеб в его лавке. Потому, наконец, что он ценил верность – был верен друзьям, любимым местам, каждому из окрестных лавочников и их лавкам, своему распорядку дня, установившимся привычкам.
Говорят, многие объяснения убеждают меньше, чем одно-единственное, но дело в том, что почти для всего существует несколько причин. И, чтобы умолчать об истинной причине, всегда найдется другая.
3
Видаль вернулся домой, чтобы оставить покупку. В холле, задумчиво опершись на метлу, управляющий беседовал с Антонией, швеей из мастерской. Не успев ретироваться до того, как его заметили, Видаль, проходя мимо, услышал слова «некоторые», «пережиток», «позор» и целую фразу:
– За квартиру не платят, а в булочных и в ресторанах себя ублажают.
Замкнув за собой дверь, Видаль почувствовал себя в безопасности. Этот тип допекает его, однако он хоть не бесится. Самый злобный из нынешних управляющих – добрейшее существо в сравнении с управляющими уже почти легендарных лет его молодости, которые он называл «счастливыми годами»: тогда из-за пустяка вас могли выбросить на улицу. Кроме того, галисиец был прав: Видаль и его сын жили на то, что зарабатывал сын в школе и как посредник в аптеках, а о плате за жилье вспоминали тогда, когда правительство вспоминало о выплате пенсий. Да, подумал Видаль, соблюдать честность в бедности труднее, чем обычно думают, и уточнил: «Сегодня труднее, чем вчера, и куда как неприглядней».
Однако чувство облегчения очень быстро сменилось тревогой. После стольких дней вынужденного поста он ослабел, надо было поесть. Сколько еще будет продолжаться разговор в холле? Он пытался внушить себе, что у бедности все же есть некоторые преимущества. Она, например, позволяла ему вести себя не вполне благопристойно, откалывать номера, свойственные мальчишкам, и мешала ему обрести степенность, столь похожую на старость («Как у Рея, Данте или Нестора», – сказал он себе).
И тут послышались удары, гул голосов, дикие вопли управляющего и других людей. Вспомнив вчерашнее происшествие, Видаль содрогнулся. Видно, управляющий в дурном настроении, надо любыми способами избегать встречи с ним. Когда снова установилась тишина, возвратилось чувство голода, оно оказалось сильнее осторожности и заставило Видаля выйти из квартиры. Невероятное дело – управляющего в холле не было. Никого не было. Видаль вышел на улицу, свернул направо, по направлению к ресторану на углу. Прекрасно там позавтракал, взял все мягкое, чтобы не сместились челюсти, и вслух выразил свое удовольствие:
– Не зря сюда ходят таксисты, народ, который всюду ездит и знает, что к чему.
Выходя из ресторана, Видаль наткнулся на сеньора Больоло по прозвищу Буян. Видаль поздоровался с ним. Невежа отвернулся, будто его не видит. Видаль еще размышлял о поводе для такого оскорбления, как вдруг его внимание привлекло зрелище мрачное и великолепное: перед мастерской обойщика стояла вереница черных автомобилей из похоронной фирмы. Видаль подошел к одному из окон мастерской. Внутри толпился народ.
– Что тут происходит? – спросил он у стоявшего возле дверей человека в трауре.
– Сеньор Губерман скончался, – был ответ.
– Какой ужас! – воскликнул Видаль.
Хотя глаза у него слипались, он решил с отдыхом повременить и вошел в дом, где происходило бдение над покойным. С семьей Губермана его связывали кое-какие воспоминания – а ему нравилось хранить верность воспоминаниям, они тогда как бы обретали значительность преданий. Мысль, что он разделяет с близкими минуты скорби, была ему приятна.
Бедный обойщик с веснушчатой лысой головой и оттопыренными ушами! Грубоватая ирония его речей восхищала Видаля, который часто говорил себе: «Мало того что он кроит обивочную ткань и получает Деньги, он еще шутит. Невероятно!» Рыжей и веснушчатой была также Маделон, дочка Губермана, с угловатым, но приятным лицом. Когда-то Видаль за ней приударял, и не без успеха, но потом отдалился, потому что она оказалась из тех девушек, которым нравится всегда быть в большой компании. Когда он надумал с ней расстаться, он уже был знаком с кучей ее друзей и родственников, и все эти чужие люди относились к нему как к члену семьи. «Чем ты рискуешь?» – повторял он себе, однако призрак женитьбы заставил его насторожиться. Ох эта женская настырность! Когда Видаль мысленно разговаривал с женщинами – и пусть уверяют, будто передача мыслей на расстоянии это научный факт, – он им советовал не слишком нажимать. Правда, даже если они и не нажимали, он все равно уходил. Но тут он ушел слишком быстро, и у него остался ностальгический осадок. Как сказано выше, Маделон когда-то была рыжая, веснушчатая, со смеющимися глазами, чрезвычайно юная и, хотя это кажется невероятным, прехорошенькая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51