но прежде чем заговорить, сообразил, что женщина, возможно, смотрит на вещи иначе, и ограничился словами:
– В этой комнате нас не оставят в покое. Исидорито рядом в смежной… Каждую минуту кто-то может явиться…
– А ты запри дверь на ключ, и конец! – возразила Маделон.
– Да, конечно, но я уже занервничал. Ты же знаешь, как со мной бывает, когда я нервничаю. Клянусь, я тогда ни на что не годен.
– Не преувеличивай.
– Вдобавок уже поздно, и я должен вернуться на бдение. Ялюблю все делать не спеша. Встретимся в какой-нибудь из ближайших вечеров.
Женщина вяло возражала, попросила назначить время свидания и предложила ему спрятаться в их мастерской – не стоит, мол, пренебрегать предупреждением Угито. Мягко подталкивая, Видаль провел ее к дверям, и, когда остался один, он, как бывало в обществе друзей, притворился, будто ему очень хорошо, чего на самом деле не было, напротив, начав теперь размышлять об истинной причине своего отступления, он огорчился, что выказал себя грубияном с Маделон и неверным по отношению к Нелиде. Правда, второй упрек себе он сразу же отверг – ничто не дает ему права думать, будто между ним и девушкой есть нечто большее, чем дружеские отношения. О настоящей причине своего отступления он еще поразмышляет потом. От мате он отказался (уже было поздно) и, покусывая булочку, вышел из своей комнаты, надеясь, что на улице не встретит Маделон. Лучше пройти дворами через санузел. Во втором дворе он столкнулся с Нелидой, которая от него отвернулась. Он смущенно стал лепетать какие-то объяснения, но их пришлось прервать, потому что появилась Антония.
25
Когда он возвратился в дом Нестора, там шел разговор о стариках, которых – больше ради забавы, чем со злости, – бросали в костры Святого Петра и Святого Павла. Было известно, что четверо или пятеро стариков из их квартала получили ожоги – несчастным оказали первую помощь в аптеке Гаравенты, кроме одной старухи с ожогами второй степени, которую положили в больницу. Говорили также о похищениях, новом методе в этой войне, – тут, по мнению Видаля, проявлялась прежде всего жажда наживы.
– Если бы только исчезновение Джими было связано с похищением. Сам не знаю, почему мне это первое пришло на ум…
– А теперь ты думаешь, что могло быть что-то похуже? – спросил Аревало.
– С такими скотами…
– Не следует терять спокойствия, – заметил большерукий.
– Спокойствие! Мы вколотим его кулаками! – грозно прорычал Рей. – Вы только выясните местонахождение нашего друга. Клянусь, я его вызволю!
Зашла речь о том, стоит ли заявлять в полицию – будет ли от этого польза, или же это бессмысленно, даже опасно. У Видаля чуть не вырвалось: «Если он похищен, его, вероятно, отпустят», но он сдержался, опасаясь, что это предсказание вызовет нежелательные для него вопросы.
Затем беседа сосредоточилась на друге, у тела которого они сидели, и о близких уже похоронах. Остролицый по поводу отсутствия сына заметил:
– Я считаю это аморальным.
– Молодежь, – проговорил большерукий со свойственной ему снисходительностью, – блюдет свои интересы. Разве не сказано: «Предоставь мертвым погребать…»?
– Растак твою бабушку! – вознегодовал Данте, у него как будто улучшился слух.
– Прежде чем ехать на кладбище, – предложил Рей, – почему бы нам не пройти круг по кварталу, неся фоб на руках? В случае насильственной смерти это делается. Поднимем Нестора повыше и так покажем врагам, что мы не струсили.
Видаль посмотрел на двоих чужаков – сперва на большерукого, затем на остролицего, – ожидая от них возражений. После паузы, во время которой было слышно, как первый из них зашевелился на стуле, садясь поудобнее, высказался Данте:
– Вряд ли нам в нашем положении следует кого-то провоцировать.
– Тем паче с поднятым на плечи гробом, – прибавил Аревало.
Видаль восхитился хитростью обоих чужаков: уверенные в торжестве благоразумия, они, чтобы не испортить дела, не стали первыми выступать в его защиту. Когда же выяснилось, что все, за исключением Рея, оказались сторонниками умеренности, большерукий привел еще один аргумент:
– Кроме того, не проявим ли мы безответственность, если подвергнем опасности парней из похоронного агентства?
– Да, они ведь люди трудящиеся, ни в чем не повинные, – прибавил остролицый.
Это заявление вызвало немедленный отпор, и на миг показалось, что умеренность потерпит поражение. Но обе стороны отвлекло новое событие, а возможно, и спасло, ибо разрушило опасные планы: явился сын Нестора. Парень красноречиво поблагодарил друзей отца за присутствие и сказал, что столь замечательное доказательство преданности – огромное утешение для него, удрученного тем, что он не мог участвовать в бдении у тела отца; полиция, что и говорить, это ветвь неумолимой бюрократии, ей подавай формальности и допросы, до сыновней скорби ей дела нет.
Аревало прошептал как бы про себя:
– Неужто ты плачешь?
– Несчастный парень, жаль его, – признался Видаль.
– Вы думаете, он замешан в убийстве? – спросил Рей.
– Если его до сих пор не тронули, – рассудил Аревало, – его поведение на трибуне наверняка было омерзительным.
26
Видаль едва успел вытереть слезы. Объявили, что пора выезжать на кладбище, – в комнатах и в коридорах началось движение. Видаль боялся снова расплакаться, надо было следить за собой – иногда самый невинный пустяк сотрясает душу. Очень растрогал его вид доньи Рехины – растрепанная, ничего не замечающая, она шла, почти не подымая ног, будто ее волокли. Видаль посмотрел в другую сторону и увидел Данте. С ребяческим возбуждением Данте повторял:
– Глядите, мальчики, не разлучаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51