КОМИЧЕСКИЙ ПОЭМ

Эпикуреец Кит Циркуль Рак, автор изящной
натурфилсофской поэмы О природе лещей ,
утверждает: Самое глупое, когда поэзия
становится средством спасения от жизни
(преамбула к Libri III).
Обезьяна с головой песьей говорит:
Мой поэм - прелюдия к сме...
так посмеемся!
Тири-бом-бом, млн.
галактик (ах, coq-a-lane)
обрисуют абрис
моей самшитовой усмешки.
По рецептам Уильяма Блейка
создавал я бяку-вселенную,
семь раз делая смеха бо-бо
( см. Лейденский папирус ),
и, проклиная тамерланства мигрени,
чихая, простуженней камчадала,
я лежал в обезьяннике системы
солнечной. Возле меня
визжали гамадрилы-планеты
и гадал я - это музыка валов
мелодиона... или менестрелей
сомнамбулизм: плачь-и-лай, мука...
(Вспомним Пифагора акусму:
Что планеты? - Псы Персефоны).
Под мурмолкой космоса
детство чел-ва спало,
а космос вертелся,
как палиндром карма - мрак ,
в маразме мизантропии. Ап-чхи...

The eyes of fire, the nostrils of air,
the mouth of water, the beard of earth.
William Blake, The marriage of Heaven
and Hell .
Родился я; тогда-то, так-то, Петербург.
Умер; дата не достоверна, но М.А. уверен,
что она в анаграмме моего имени. Место
назову сразу: Рим. Продрог я.
Джиакомо Казанова недаром писал: Осень в
Петербурге холодна, как удовлетворенная
красавица.
Семь раз я смеялся смехом Флоры,
и явилась - проименуем,
пронумеруем - Психея, Зиглинда
или Лелла - рассудит русская
рулетка, - жили мы тело-в-тело
два тысячелетья,
но не были друзьями,
но не были врагами,
а так, любовь, одним словом...
Блаженны дочерей твоих, Афродита
Пандемос, бросавшие для:
бега, боя, богатства, Бога.
Хотя и блажен я (смех не грех -
отмаливать не надо),
но бросил ее для себя.
Только. Фонька, давай канделябры...
Взял я кирку времякопа,
заступ формы такой
и разрыхлил свое прошлое,
где самоцветные копи упованья
чередуются с трехъярусными рудниками
как его - тьфу! - от-ча-я-нья...
оно - эквивалент дуракавалянью,
созерцанью не комедии дней моих,
а пантомимы моих припоминаний
о ней ли? - на арене
царскосельской мызы,
где кладбище императорских коней
вовсе не реквизит моего поэма,
а главная деталь его (или комедьянт -
что угодно) - как живется вам,
цуцики-позвонки или крестцы-караси
под вольтрапами мраморных плит.
Merci, как и мне, когда брел я
зигзагом по мызе и каламбурил,
как принято в Краковии:
немедленно будет в свентых взенты
уразумеющей женски выкренты
даже егозы - настоятельницы
монастыря кармелиток,
не то что девочки русской -
хоть щеки у нее пышки,
как у братца у ее Иванушки,
а канатики нервов шалят -
ведь не сталь, в самом деле.
Психологик Федр Вдосталь-Евский
свидетельствует:
Интерьер души русской девочки
представит незначительный интерес
разве что для миклухо-маклая,
этнолога. А мне как-то лень разбираться
в этом непритязательном микрокосме.
Открыл я антологию античной скуки и
прочел: Прилетал к нам по ночам, как
запоздалый сюрприз, сам Эрос розовоперстый,
побочный сын Пороса и Пении, поросенок с
пенисом, нес в руках a la Буше стрекало
разлуки. Подуло и перевернуло страницу.
Вспомнилось лето 7497 (1989)
Было знаменье Барсучье (простите, Баркова)
неуклюже паясничал,
непутевый я пульчинелла,
по обычаю тростниковую
трубочку запихал в розу рта,
чтобы разбередить рыданий тембр,
но не всполошить понапрасну
желтолиственный летний сад,
где и так пугала статуй
безнадежно пытаются отвадить
тарантеллу любовников-сеттеров
от не-поправимого.
А мы в у-единенном
расставались в последний.
Я уговаривал ее по сирийски:
ГА-А-А-ХА (А - звук-ледник),
что значило: Мы в мышеловке
самодовольной логики,
а логика - былинка скуки
и не даст ни шанса об/в-ернуться,
ведь орфей вернувшуюся эвридику
за свою - за себя! - не признает,
да и аидоней персефону.
И подарил я ей bric-a-brac -
безделку из Исфагани -
не станет за труд ее описанье -
на круглобокой подставке
из луночной слонокости
(величины, кстати, натуральной,
с механическим заводом)
алебастровый жезл желанья,
зверь мужской, брильянтовоглазый,
лампас напряженной жилки янтарен.
Ах-ты, кляп (couillon), тяп-ляп.
Ради симметрии дарений
поднесла мне ковер турецкий,
на его тугой текстильной пучине,
как на тамбурине ярмарочном,,
танцевала осу , кривляясь
каллиграфично, невольница-вязь,
узорная абракадабра страсти:
Как я тебя ненавижу,
о, если б знал ты, безумец,
как я тебя ненавижу
Не терпела она сумбур аллегорий.
Встал я посреди сада на колени и бился
сандаловой головой не в гонг сократических
этик, а в эстетства клепало - а-ха-ха-на-
х... Прости меня, маленькая Лелла, что я
сделал тебя объектом ли-те-ра-ту-ры.
Прости, что тогда-то и так-то ты
повстречала меня, то есть свою судьбу,
пустую и ту-ту-ту...
Э-Эх, не простит.
Go! Tell the human race that Woman s Love
is Sin, and, from her childhood, shall the
little Female spread nets in every secret
path.
William Blake Europe
В Париже по Сене три лодки плыли, плыли - и
целовались. В лоджиях фернана леже я
просиживал дни, на бумазею тоньше батиста
занося Записки флорентийского гуманиста .
За яшмовой столешницей перекидывались в
бридж мои добрые знакомые: монах Луиджи
Марсили и канцлер республики мессер Коллучо
Салутати. Они поглядывали на меня без
удивленья, и я вдруг догадался, что они
так же мертвы, как и я.
Кстати: адрес ее: Большой проспект, д.69,
кв.19, три звонка, коммунальня.
1 2 3