И, думаю, не будь я так измотан после Кишнара, то уловил бы, куда он клонит.
— Хочешь о чем-то спросить меня? — спросил я. Хотя он предложил мне расслабиться, похоже, мне скоро понадобятся силы.
— Нет. — Он резко повернул голову и критически оглядел меня. — Скорее всего, ты хотел бы прикрыть глазки, не так ли?
— Нет. — Я не знал, сколько сейчас времени: часы слетели у меня в туалете, что я заметил только здесь, но в любом случае я не мог бы уснуть; нервы еще не успокоились, ибо находились в таком состоянии с прошлого вечера, когда я понял, что мне предстоит; а день, наполненный ожиданием, тянулся невыносимо долго.
— Значит, хочешь размять ноги? — Пепперидж по-прежнему не спускал с меня взгляда. — Боюсь, девочки все отвалили, но мы могли бы поболтать кое о чем.
— Девочки? Ах, да… — Ночной клуб, запах пота и все такое.
Он прикоснулся к моей руке.
— Слушай, старина, возможно, ты не возлюбишь меня за это, но не воспринимай ситуацию слишком серьезно. Ведь это всего лишь дело, бизнес. — Как-то странно и натянуто улыбнувшись мне, он сполз с дивана и, лавируя между столиками, направился к двери в противоположной стороне комнаты, за которой и исчез; я услышал, как он с кем-то переговорил — до меня доносились голоса. Мне показалось, что кто-то сказал “я его уломаю” или что-то подобное, и я увидел, как Пепперидж кивнул кому-то и вернулся обратно в комнату; двигался он неторопливо, засунув руки в карманы и опустив голову; на меня не глядел. Он был уже на середине комнаты, когда в дверях показался другой человек, которого я сразу не узнал; лишь чуть погодя я сообразил что ко мне приближается Ломан.
Шел он спокойно и уверенно, прокладывая себе путь между столиков, невысокий, щеголеватый и энергичный, держа руки за спиной; он миновал Пеппериджа, который остановился, пропуская его мимо себя. Цепочка мыслей у меня прервалась, и левое полушарие стало лихорадочно обрабатывать обрушившийся на меня поток данных и фактов, пытаясь воссоздать из разрозненных кусков цельную картину, в которой имели место и встречи, состоявшиеся довольно давно далеко отсюда, как, например: Пепперидж, сидящий в “Медной Лампе” над стаканом выпивки и словно высматривающий дохлого червя на дне его. “Ты, конечно, удивишься, узнав, что кто-то может предложить такому гребаному матросу с разбитого корыта такое задание, я тебя отлично понимаю.” Красные воспаленные глаза, растрепанные волосы, растерянная кривая улыбка, а потом его слова: “Я хотел найти кого-нибудь, на кого можно спихнуть это дело, потому что уж слишком оно заманчиво, и будь я проклят, если обращусь в Бюро”.
Ломан аккуратно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться о прореху в ковре.
Ломан.
Давным-давно и далеко отсюда, в Лондоне: “Мы чувствуем, что должны принести вам свои извинения, Квиллер. Мы… э-э-э… Глубоко сожалеем об обстоятельствах, которые заставили вас подать заявление об отставке и очень надеемся, что вы еще передумаете”.
Приближаясь ко мне. Ломан сбился с йоги, если можно так выразиться; уступая жаре и духоте, он был в легком альпаковом пиджаке, но в манжетах у него чернели те же запонки из ониксами тот же галстук полка гренадерской охраны; во мне вскипала глухая ярость, от которой мутилось в голове и перехватывало горло, потому что он обдурил меня, этот маленький засранец, он втравил все-таки меня в задание для Бюро — для Бюро — и теперь явился сюда, чтобы самодовольно разыгрывать из себя хозяина — пошел бы ты в свой долбаный Лондон, тоже мне, Иисус Христос.
Подняться — и я встал, когда он остановился передо мной; я встал, но отнюдь не из уважения к нему — но лишь потому, что мне хотелось врезать ему, а я не мог сделать этого сидя.
Здесь было тихо, очень тихо. Все вокруг затянуто плюшем, красные бархатные занавеси, ковры, глушившие любой звук; вокруг стояла полная тишина.
— Квиллер.
Что еще он мне выдаст?
Нет, вряд ли он осведомится, как я поживаю или “как я рад видеть вас”, или “почему бы нам не пожать руки друг другу” и тому подобное.
Я молчал, прикидывая, с каким удовольствием я сообщу ему, что, если он еще пять секунд будет торчать у меня над душой, физиономия его будет напоминать клубничное желе, или просто посоветую ему убираться к долбаной матери, но он-то уверен, что он вправе так себя вести, о. Господи, как мне хочется размазать его по стенке и удалиться — но спокойнее, парень, спокойнее.
Вот именно, спокойнее, возьми себя в руки, не выходи из себя. Просто удивительно, как быстро, только что убив человека, я уже готов к очередному убийству.
Спокойно. Просто у него гнусная рожа, вот и все. Пепперидж стоял тут же, и я посмотрел на него. В его запавших глазах застыло затравленное выражение, и все внезапно изменилось, я почувствовал себя куда лучше, потому что он сам был “духом” в поле и знал, “каково это, когда Бюро возникает у вас на пороге, и сочувствовал мне, видя, что меня собираются распинать. И, хотя я не испытывал к нему никакого сочувствия, его отношение как-то взбодрило меня.
— Так они в самом деле уволили тебя?
Вопрос к Пеппериджу, а не к Ломану. На того я не смотрел.
— Нет.
“Эти ублюдки уволили меня, — бормотал он, сидя над выпивкой в “Медной Лампе”, — и я, как ты, старина, — порой я просто отказывался повиноваться их приказам.”
— Значит, все это имело целью загнать меня в угол?
Он остался стоять в том же положении, но не отвел взгляда.
— Да.
“И должен тебе честно сказать, что не жалею об этом, понимаешь?” — Редкие волосы беспорядочными прядями облепляли череп Пеппериджа, усы под кривым углом свисали с верхней губы и руки его дрожали, когда он брал стакан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103