– Говорит капитан Штеттнер, – сказал он в трубку, с трудом владея собой. – У вас хранится некий объект под номером 73. Вы получили распоряжение открыть его? – Штеттнер пристально смотрел на меня, и я вспомнил, как он волновался, когда к нему в кабинет явился лжеврач из “Феникса”, чтобы сделать инъекцию. – Пока нет?.. Так вот, если вы получите подобное распоряжение, предварительно свяжитесь со мной. Содержимое этого флакона весьма опасно. Примите все меры к тому, чтобы флакон был тщательно закрыт и постоянно хранился под замком. Неминуема колоссальная катастрофа, если он будет разбит.
Штеттнер говорил еще несколько минут и все в том же духе, а когда положил на место трубку, на ней можно было видеть следы его потных пальцев. Мне пришлось еще немного подождать, пока он не прочтет сообщение, которое дрожало у него в руках.
– Я ничего не знаю, – заговорил он наконец, – о всяких там бациллах, а вы? – Штеттнер очень напоминал ребенка, который жалобно просит успокоить его и сказать, что ночь пройдет, утром снова выглянет солнышко.
– Не очень много.
Штеттнер растерянно провел рукой по лицу.
– Может быть, доктор Ротштейн был не совсем психически нормален? – спросил он, явно не ожидая, что я отвечу положительно.
– Как можно определить в нашем сумасшедшем мире, кто нормален, а кто нет?
Штеттнера это, конечно, не успокоило, и он сделал новую попытку:
– А как же… с утверждением об… эпидемии? Неужели ее может вызвать содержимое маленького флакона?
– Вполне. Вот, например, ученые Америки, России, Англии, Франции, Японии, Китая и, наверное, других стран сейчас работают над ботулотоксином, выводя и убивая соответствующие бациллы для того, чтобы найти основу противоядия. Восемь унций этого яда могут отравить население всего земного шара. Для того, чтобы бедное человечество могло жить в мире и дружбе, нам всем нужно обладать этим противоядием. Возможно, что Ротштейн также работал в этой области, но это не то, чем он наполнил флакон. Его содержимое состоит из бацилл группы, вызывающей эпидемию чумы.
Раздался звонок телефона, и Штеттнер сейчас же отключил аппарат, чтобы я мог продолжать.
– Существуют три формы чумы. При так называемой бубонной чуме распухают лимфатические железы, начинают нагнаиваться и превращаться в черные нарывы. При заболевании септической формой поражается кровь. Первично-легочная чума протекает еще тяжелее и значительно инфекционнее бубонной, от которой в четырнадцатом веке погибло около четверти населения тогдашней Европы; ту вспышку эпидемии англичане называли “черной смертью”. В своем сообщении доктор Ротштейн дает точное научное название ее микроба-возбудителя “Пастеурелла пестис”. Этот микроб относится к палочковидным бактериям и может выращиваться в лабораторных условиях в соответствующей микробной среде. Инфекция проникает в легкие воздушно-капельным путем; инкубационный период короток и длится всего от двух до пяти дней, то есть протекает в три раза быстрее, чем при заболевании оспой.
Штеттнера это расстроило еще больше, и он тупо переспросил:
– Как вы сказали, четверть населения Европы? Так много?
– В то время – да, около двадцати пяти миллионов. – Я стал думать вслух, как на Нюрнбергском процессе, когда давал показания о Гейнрихе Цоссене. – Да, господин капитан, так много. В наше время только в нацистских лагерях смерти от фашистской чумы погибло около половины этого количества.
Штеттнер промолчал, он думал об Аргентине и объекте № 73.
Я продолжал:
– Естественная сопротивляемость организма легочной чуме сейчас в Латинской Америке довольно невысока – эпидемий там уже давно не было, хотя местные очаги ее зарегистрированы в Бразилии, Перу и Уругвае. Если бы брат доктора Ротштейна в Аргентине вылил содержимое этого флакона на пол переполненного зала кино в Сан-Катарине, семьдесят тысяч бывших нацистов, проживающих там, умерли бы в течение недели.
Штеттнер помолчал, а затем спросил:
– Герр Квиллер… но зачем это было нужно доктору Ротштейну?
– Гитлеровцы убили его жену.
– Ничего не понимаю! Вы опять, должно быть, шутите.
– Хочу надеяться, что никогда и не поймете, так как слишком молоды. Поговорите лучше со своими стариками, они-то должны понимать. За пять лет нацисты уничтожили двенадцать миллионов человек. В судах при рассмотрении дел военных преступников вы можете слышать, как они объясняют причины этого. Очень многих уничтожили лишь за то, что они принадлежали к “низшим” расам. Только и всего, ничего персонального – ни ненависти, видите ли, ни мыслей о возмездии, ни страха. Вот так: лагерь смерти, газовая камера. Понять это действительно трудно, но я лучше разбираюсь в том, какими соображениями руководствовался доктор Ротштейн. Он поклялся отомстить нацистам, и действенность его клятвы определялась тем, как сильно он любил жену и в какое отчаяние впал после ее смерти.
Штеттнер встал и склонился надо мной – высокий, худой, молодой, все еще пытающийся понять мир, в котором родился и жил.
– Подождите, а как же другие?! Для чумы границ нет! Вначале гибнут жители Сан-Катарины, потом всей Аргентины…
– Да, пока не установят точного диагноза и не применят всякие сульфаниламидные препараты. Во время самосудов вместе с виновными всегда гибнут невинные, и Ротштейн это понимал.
Штеттнер взглянул на меня ясными, но ничего не выражающими глазами, и я почувствовал, что этот полицейский начинает меня раздражать – он, видимо, не понял смысла моих ответов.
Весь этот день проходил отвратительно, и я чувствовал, что мной овладевает подавленность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62