Вера Александровна нагнулась поднимать, Толик тоже опустился на корточки, но ничего брать не стал.
Так они и продолжали разговаривать.
Сверху, через перила, выглядывали дети, глядя на них с любопытством и страхом. Кое-кто спустился пониже, но не слишком близко.
— Ну что мне с вами делать? — говорила Вера Александровна. Было видно, что она тоже сильно расстроилась. — Я говорила ей. Но ведь — тетя! Родная сестра его погибшей матери…
— Кто важнее человеку — отец или тетя?! — почти крикнул Толик, совершенно уверенный в эту минуту, что он именно и есть родной отец Дамира.
Дети испуганно отступили наверх…
— Ах, Толик, разве же вы отец? — Вера Александровна даже укоризненно прокачала головой.
— Я?.. А кто я?
Толик опустился на несколько ступеней. Спросил снизу, глядя на Веру Александровну:
— А кто отец?..
— Вы же знаете, Толик, — еще мягче сказала директорша интерната. — Я понимаю, вы привыкли думать про него как про сына…
И тогда Толик закричал на всю лестницу:
— Я привык?!. Наплевать на меня! Он привык!!! У меня теперь и жена есть!.. Вы же сами говорили — надо жену… жену!..
На Толика было невыносимо смотреть.
— Что же делать? Что делать?.. — повторяла Вера Александровна, держа в руках дурацкую мелочь Толика, которую она насобирала на ступеньках. — Возьмите другого, ведь не клином же свет… Вот хотя бы Никифоров… У него никого нету. Иди сюда, Никифоров…
И она поманила маленького белобрысого мальчика с верхней площадки лестницы. Но тот даже не шелохнулся. Нахмурившись, смотрел вниз, мимо Толика.
— Мне мой нужен! — сердито сказал Толик. — У меня чернявенький мальчик… У меня и жена чернявенькая…
Он махнул рукой на Галю, и она дернулась показаться, стать заметной, чтобы помочь Толику.
— Успокойтесь, мы что-нибудь придумаем, — сказала Вера Александровна, снова спускаясь на несколько ступенек к Толику.
— Где он… Этот?.. — вдруг вскинулся Толик, словно вспомнил что-то очень важное.
— Уехал он, уехал, — опять, как тяжелобольному, терпеливо повторила Вера Александровна.
— Да нет же! Не Дамир… Такой, в кепке! Сосед мой по рыночной гостинице в России! Как его звать-то? — вскричал Толик в отчаянии. — Когда он нужен… Где он?!. Он все может!
— О ком вы говорите? Кто?
— Такой человек… он сделает… он умеет!..
Толик повернулся и прыжками кинулся с лестницы вниз.
Он бежал, а сверху молча спускались дети. Встали вокруг Веры Александровны, словно для поддержки, и глядели Толику вслед.
Добежав до Гали, Толик остановился и дальше не пошел. Постоял там немного и медленно поднялся на половину лестничного марша.
— Почему же он ко мне не зашел? — негромко спросил он с трудом.
Видно, эта мысль явилась к нему только что и доставила новое мучение.
— Это наша вина, — развела руками Вера Александровна. — Вернее, моя…
— Там же холодно, в Москве, — тихо сказал Толик. — А у него пальто нету.
— Не беспокойтесь — все в порядке, — сказала Вера Александровна.
— Но он… Когда увозили… Он вспомнил? — еще тише спросил Толик.
И тут дети наперебой закричали:
— Вспомнил! Вспомнил!
— Про вас говорил!
Когда они замолчали, Вера Александровна сказала:
— Говорил, письмо ему напишу. То есть — вам, Толик.
А белобрысенький мальчик Никифоров с угасающей надеждой все смотрел и смотрел на Толика, и глаза у него блестели непролитыми слезами…
Алтынабадский аэропорт — временный. Сохранились, по существу, только взлетно-посадочная полоса да еще какие-то небольшие ремонтные строения…
Но уже, в стороне от бывших разрушений, строится новый аэропорт. А пока — навесы разные от дождя и солнца, загородки: туда — нельзя, сюда — тоже нельзя…
Висит от руки написанная табличка:
МОСКВА. Рейс 2110
Понемногу стекаются пассажиры. Их пускают за ограду, но не в поле, упаси Боже, а только под легкую крышу навеса — в загон. Это как бы первый звонок, это — сбор.
Галя провожает Толика.
В руках у него билет с посадочным талоном и, конечно, приемник. А больше ничего. Это все его имущество, а значит, и багаж.
На всей фигуре Толика и на его лице уже отрешенность от земного пребывания — нетерпение, спешка, полет. Еще не совершилось отправление, а внутри, в голове, он уже летит, летит!..
Но вот пассажирскую толпу провели в загородку, рассадили в медленном открытом автопоезде, а тот, вытянувшись дугой, отвез их к самому дальнему самолету.
Галя видела, как, потоптавшись у трапа, мелкие издалека, в смешной суете перетасовки, уплотнения и стремления скорей всосаться внутрь машины, они оказались наконец-то проглоченными, отрезанными от земли укатившимся трапом и готовыми вмиг перенестись сквозь просторы бывшей большой страны…
Самолет тонко завизжал турбинами, постепенно наращивая гул.
Галя у временной загородки замахала руками и…
…вот уже самолет летит…
Вот уже Толик у окошка, он уже обнадежен насчет авиации, но все еще неспокоен, — а кто его знает, возьмет опять на землю сядет…
По салону прошла стюардесса, играя ногами.
Что-то там проверяла, что-то говорила, наклонялась, будто с нежностью, будто с доверием — и не ко всем, а только к избранным пассажирам. Что она говорила, Толик не слышал.
Потом подошла и уселась вдруг рядом с Толиком на свободное место у прохода.
Летели они насквозь через толстые облака, вспученные своей одеяльной простеганностью…
…и Толик уже сам что-то говорил стюардессе, и та ловко делала вид, что ей все это ужас как интересно! А потом извинялась и с облегчением уходила к кому-нибудь на помощь.
Потом снова приветливо садилась рядом с Толиком — других свободных мест не было.
И Толик продолжал ей рассказывать с того места, когда его прервали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15