.. Спустя три года после неудавшегося покушения на Гитлера застрелился полковник Велер, иначе бы его повесили, как и всех заговорщиков... Почему так холодно? Откуда эта вьюга, поземка?.. Он уже не чувствует собственных ног от холода. Он закоченел... Он сейчас упадет! Это аэродром в Полтаве... Тоже январь, только сорок третьего... Почему рядом Рундштедт?! Это он там стоял – Отто фон Мальдер!.. Ах как тяжело ему было тогда в Полтаве!.. Но почему же так холодно?! Почему такой мороз, откуда столько снега?.. Тогда, в сорок первом, в Сен-Жермен было же решено, что Полтава – это «южное направление»!.. На полтавском аэродроме он впервые вслух позволил себе усомниться в незыблемом. Их было двое – он и адъютант Гитлера, тогда еще полковник, Пауль Шмундт, его старый приятель по академии. Шмундт – доверенное лицо Кейтеля и Йодля. Боже мой, неужели никто не слышит, что брезент носилок уже расползается и он сейчас выпадет на землю?! Неужели этого так никто и не заметит?.. Он спросил Шмундта, нужна ли вообще была война с Россией... И Шмундт ответил, что, по словам фюрера, эта война все равно должна была начаться. «Чего же стоило подписание пакта о ненападении?» – спросил тогда фон Мальдер. На это Шмундт ответил, что очень огорчен душевным состоянием своего старого товарища Отто фон Мальдера и пусть это навсегда останется между ними...
У фольварка Циглеров, где еще вчера пряталась вся немецкая группировка, стояло три военных грузовика. Два тупорылых «ЗИСа», один «студебекер» и «джемси».
Вместе с отделением охраны и полувзводом солдат водители таскали из амбаров герра Циглера в кузова своих машин мешки с посевным зерном, выкатывали из могучих каменных сараев плуги, бороны, сеялки...
Старшим этой команды был юный младший лейтенант. В сорок втором году он окончил сельскохозяйственный техникум, а в конце сорок четвертого – пехотно-пулеметное училище. Сегодня с утра его сельхозгруппа сформировалась из вновь прибывшего вчера пополнения, и младший лейтенант был счастлив этому обстоятельству.
Он так и не научился командовать опытными фронтовиками и сейчас с удовольствием отрабатывал «командные навыки и офицерский голос» на стриженых новичках, которым удалось родиться на год позже его появления на свет.
– Веялку, веялку-то зачем выволокли?! – кричал он неестественно строго. – Немедленно – на место! Веялка понадобится только осенью. Вот вы! Фамилия?
– Моё?.. – Растерянный новобранец испуганно уставился на младшего лейтенанта.
– Что еще за «моё»? Фамилия – женского рода. Не «моё», а «моя». Фамилия?
– Мокшанцев...
– "Рядовой Мокшанцев"!
– Рядовой Мокшанцев...
– То-то! Давай, Мокшанцев, беги в дом, пошуруй там веревок покрепче. Сейчас свяжем инвентарь – и на буксир.
– Хозяева ругать не будут? – оробел Мокшанцев.
Стараясь придать своему голосу максимум насмешливой грубости, младший лейтенант изобразил «старого вояку» и закричал с хриплым хохотом:
– Эти хозяева знаешь еще когда драпанули? А ну, одна нога здесь, другая – там! Марш, без разговорчиков!
Стоя на одном месте, он еще покричал немного на всех, покрутился, а потом вдруг не выдержал переполнявшей его щенячьей радости, сбросил ремень с пистолетом, шинель и вприпрыжку побежал к сараю помогать солдатам выкатывать тяжеленный широкозахватный многолемешный плуг фирмы «Золлинген». Обдирая свои худенькие руки о станину, он кричал протяжно и звонко, совсем не по-командирски:
– Э-э-эй, взяли! Еще ра-а-азик!.. Еще ра-а-аазик!.. Еще раз!
В его голосе было нескрываемое торжество: каждая его команда, каждый его «ра-а-азик!» чуть ли не на метр подвигал неподъемную золлингеновскую махину, и спустя полминуты плуг уже стоял во дворе, а водитель «джемси» задом подгонял свой грузовик без кабины к буксировочному кольцу плуга.
Но в это время из глубины дома на крыльцо вышел, шатаясь, рядовой Мокшанцев. Он даже не смог спуститься по ступеням. Бледный, ошеломленный, он привалился к дверному косяку и застонал от ужаса. Тут же его вырвало.
– Младшой, а младшой! Гляди-ко... – Старослужащий шофер «ЗИСа» дернул младшего лейтенанта за рукав гимнастерки и показал ему на Мокшанцева.
Рвотные спазмы сотрясали тело новобранца. Чтоб не упасть, он цеплялся за дверной косяк, и лицо его было искажено страхом и страданием.
– Ты чего?! – испуганно крикнул младший лейтенант – ему показалось, что Мокшанцев ранен.
Но тот не смог ничего ответить. Слабой рукой он махнул в глубину дома и снова ухватился за косяк.
Двустворчатые двери большой комнаты были распахнуты настежь, но все вбежавшие в дом остановились в проеме этих дверей, будто наткнулись на невидимую стену. Под раскрашенной фотографией лейтенанта немецкой армии, у стены лежали четыре трупа – вся его семья. Отец, мать, сестра и бабка. У всех четырех горло было перерезано от уха до уха. Черные, вывернутые наружу одинаковые раны, почти отделившие головы от тел, уже засохли. Крашеный пол в комнате был весь покрыт сухой глянцевитой пленкой почерневшей высохшей крови. След ее вел в короткий коридор и выходил на крыльцо.
Огромная хозяйская собака лежала между трупами и дверью. Она была неподвижна в своем горе. Она только приоткрыла и снова закрыла свои почти неживые глаза.
На секунду младшему лейтенанту показалось, что он сейчас потеряет сознание. Такого он никогда еще не видел. Пол качнулся у него под ногами, и он по-детски слабеньким, дрожащим голосом негромко выкрикнул:
– Ой, что же это?! Зачем?..
Три старослужащих водителя с «джемси» и двух «ЗИСов», не сговариваясь, оттерли его и новобранцев от дверей, и один из них сказал:
– Похоронить бы надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82