.. Но я молчала. И он, глупенький, принял мое молчание за ожидание подвига, поправил микрофон и занудливо заговорил, глядя прямо перед собой:
– Сантонин... Сантонин... Я – борт триста семнадцать. Я – триста семнадцать...
До сих пор простить себе этого не могу...

ДИМА СОЛОМЕНЦЕВ

Она тут абсолютно ни при чем. Если кто-нибудь и виноват в этой истории, так это только я. Только я...
Мне так захотелось ее подбросить в Хлыбово, что я ей сказал:
– Заткни уши.
А она меня не поняла, сделала такую брезгливую мордочку и говорит:
– Умоляю, не надо! Я не терплю мата...
Я рассмеялся и успокоил ее.
– Я буду гнусно врать, – сказал я ей. – Но это будет святая ложь...
И я снова стал вызывать Добрынино:
– Сантонин... Сантонин... Я – борт триста семнадцатый...
С недавнего времени я стал замечать в себе удивительное свойство – оказывается, я могу одновременно думать о двух самых разных вещах, причем без каких бы то ни было малейших ассоциативных связей. Этим открытием я начисто перечеркнул труд целого коллектива авторов одной восьмистраничной научно-популярной брошюрки, которую я недавно прочитал в нашей поликлинике. Видимо, просто авторы забыли о некогда существовавшем человеке по имени Кай Юлий Цезарь и не знали меня.
Вот, например: я сижу за штурвалом, смотрю на Лену и думаю о том, что такой девчонки я еще в своей жизни не встречал, что за такую девчонку я бы на плаху пошел, – и одновременно (заметьте, совершенно параллельно!) я четко и ясно представляю себе, что сейчас происходит в диспетчерской: Иван Иванович слышит мой голос, вздыхает, откладывает в сторону «Огонек» с кроссвордом и, продолжая ломать голову над каким-нибудь словом из трех букв по вертикали, щелкает тумблером двухсторонней связи и говорит в микрофон: «Слышу, слышу, триста семнадцатый...» И рожа у него такая постная, что всем вокруг хочется повеситься...
– Слышу, слышу... – сказал Гонтовой. – Движок погрузил?
Ну что я вам говорил?! Грандиозно, правда?
– Все в лучшем виде! – бодренько ответил я.
– В накладной расписался?
В накладной-то я как раз не расписался. Совсем из головы вылетело. Хоть бы дед напомнил.
– В накладной расписался? – снова проскрипел голос Гонтового. И я чуть ли не увидел, как он обреченно покачал головой.
– Иван Иванович...
– Я тебя про что спрашиваю?.. – В голосе Гонтового появились плачущие нотки. – Ты что-нибудь до конца доделать можешь?..
Он, наверное, даже замахнулся на динамик, откуда слышал мой голос. Этому старичью только дай волю! Они бы и шпицрутены ввели. Подумаешь, в накладной не расписался!.. Делов на рыбью ногу!
И тогда я ему сказал:
– У меня на борту находится ответственный работник республиканского масштаба. Ему в Хлыбово позарез нужно! Срочно!!! Из Министерства сельского хозяйства!.. Я его доброшу, заправлюсь и обратно. Иван Иванович, ладно? А, Иван Иванович?.. Как поняли?
– Погоди, не бухти, – прервал меня Гонтовой.
Видимо, он нажал клавишу внутреннего переговорного устройства, потому что я услыхал, как он заорал на весь наш, с позволения сказать, аэропорт:
– Командира эскадрильи на вышку КДП!..
До прихода Селезнева на вышку у меня еще оставалось минуты три спокойной жизни, и поэтому я, продолжая идти хлыбовским курсом, слегка наклонился к этой потрясающей девчонке и пропел:
– ... Я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, случайный...
Она как-то очень уж по-взрослому горьковато улыбнулась и сказала:
– Послушай, Димка, у тебя нет какого-нибудь парашюта завалященького?.. Я бы спрыгнула, и конец всем неприятностям. А ты бы потом сказал, что представитель министерства пересел на свое персональное облако...
– Не дрейфь, старушка, – повторил я. – Все будет в лучшем виде!..
И подумал, что, если комэск не разрешит мне лететь в Хлыбово, я пропал.

НАДЕЖДА ВАСИЛЬЕВНА

Когда к нам на вышку поднялся Василий Григорьевич Селезнев, мне показалось, что ему нездоровится.
Не знаю, может быть, я ошиблась... Скорее всего, что ошиблась, потому что уже в следующее мгновение Василий Григорьевич как-то преобразился и стал, как всегда, милым и остроумным «отцом-командиром», роль которого, по-моему, играл прекрасно.
Селезнев был, как говорит мой Сережа, «очень грамотным летчиком». А если Сергей Николаевич говорит про летчика «очень грамотный» – это прощение всех грехов.
– Что случилось? – спросил Селезнев и улыбнулся. – Неизвестный предмет в воздухе? Таинственные сигналы с Марса? Летающая тарелка?..
– Соломенцев... – мрачно произнес Гонтовой.
– Та-а-ак... – протянул Селезнев. – Какой новый сюрприз нам приготовил этот ас?
Гонтовой почесал в затылке, посмотрел куда-то в сторону и ответил:
– У него на борту из сельхозминистерства... Просятся в Хлыбово. Пустить, что ли?..
– Да Бог с вами, Иван Иванович! Вы понимаете, что вы говорите? С нас за это потом голову снимут. Дайте-ка мне его на связь!
Гонтовой щелкнул тумблером и протянул микрофон командиру.
Я закончила передавать на «точки» метеообстановку и перестроилась на Димкину волну.
– Соломенцев! Селезнев на связи, – сказал Василий Григорьевич.
– Слушаю, товарищ командир... – И голос у Димки был просто похоронным. Что-то он, кажется, там опять перемудрил...
– Тебе что, напомнить статью пятьдесят вторую Воздушного кодекса или восьмой параграф из «Правил полетов»? – спросил его Селезнев.
– Василий Григорьевич! – закричал Димка Соломенцев. – Ему жутко в Хлыбово нужно! Он сказал, что будет «наверх» жаловаться.
Я посмотрела на Селезнева. Мне была любопытна его реакция. Я знала, что Василий Григорьевич умеет замечательно ладить с любым начальством.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7