Этот факт всем казался невероятным. В том числе и самой Берте. Ее устрашающие размеры и ничем не прикрытое желание выйти замуж сегодня, сейчас, немедленно, сию минуту и за кого угодно удерживали мужчин даже от элементарной вежливости. Ей просто не рисковали подать пальто. И поэтому, когда Берта наперекор всему все-таки вышла замуж, она стала таскать своего мужа ко всем друзьям и знакомым. Во-первых, для того, чтобы насладиться так горячо и давно желаемыми поздравлениями, а во-вторых, чтобы показать мужу, как она любима и почитаема в так называемых «приличных» домах. А так как к Берте все относились действительно хорошо, то уже через полторы недели муж Берты – пухлый тридцатилетний Алик – почти оправился от потрясения, вызванного собственной женитьбой. Ему нравились друзья Берты – врачи, юристы, актеры. Он уважал значительность их положений и чуточку презирал за отсутствие свободных денег. Алик был мясником.
Берта таскала Алика за собой повсюду, и у Веры они бывали чаще, чем у других. Однажды Алик привел знакомого – полупьяного тихого хоккеиста Сережу Рагозина. Алик молол глупости, Берта шумно хохотала, а Рагозин молчал и смущенно покачивал головой. И только в конце вечера он увидел над столом давнишнюю фотографию Карцева и удивленно спросил:
– Это что, Карцев?
– Вы его знаете? – спросила Вера.
– Он сейчас в цирке работает… – сказал Рагозин.
– Он ей будет рассказывать! – крикнул Алик, и Берта захохотала.
Рагозин непонимающе посмотрел на Алика.
– Это мой муж, – сказала Вера. – Карцев мой бывший муж.
– Она же Карцева! – крикнул Алик. – Понял? Карцева!..
Потом Алик и Берта еще несколько раз приходили с Рагозиным, в потом Рагозин пришел один и весь вечер рассказывал Вере о том, как он играл в команде мастеров и как это было хорошо, а теперь «стучит» в простой и бедной заводской команде, и как это плохо. Он и не скрывал, что все эти грустные превращения произошли с ним из-за водки, и горько сетовал на приятелей, на болельщиков и на самого себя. Рагозин был еще моложе Карцева, и Вера тоскливо думала, что ей, видно, всю жизнь придется шефствовать и идти впереди. А ей хотелось идти сзади, след в след, подчиняясь умной и сильной воле, и чувствовать себя женщиной. Не мужественной женщиной, а просто женщиной… Мужественной она уже была. Хватит.
А еще через несколько месяцев Рагозин привел к Вере хорошенькую девочку лет двадцати с намазанными глазками. Он вывел Веру на кухню и сказал, что хочет жениться на этой девочке. Вера и пожалела Рагозина, и обрадовалась. Ей казалось, что Рагозину нужна не такая жена, такие у него уже, наверное, были. Но все же она была рада. Сложившиеся к тому времени отношения между нею и Рагозиным так и останутся приятельскими, и, может быть, в этом залог спокойствия Веры.
Рагозин женился и теперь все вечера просиживал у Веры уже с женой. Он почти не пил и, казалось, был всем доволен. Понимал ли он тогда всю двойственность положения или не понимал, черт его знает! Иногда, в самый неподходящий момент, глядя на то, как Рагозин сидит в кресле и читает, пришептывая и шевеля губами, Вере хотелось подойти к нему, обнять и потереться щекой о его большие обветренные руки. Но рядом сидело хорошенькое существо, и только оно одно имело право тереться щекой о его руки и класть голову на его плечо…
И Вера говорила себе, что она просто старая одинокая дура и, если ей уж так хотелось всего того, на что сейчас имеет право эта девочка с четко проглядывающей зверушечьей хищностью, она, Вера, могла получить намного раньше – стоило только шевельнуть пальцем. Теперь поздно, и слава богу. В конце концов все твои достоинства в тридцать три никому не нужны. Нужны недостатки в двадцать. Недостатки двадцатилетних очень удобно объяснять и прощать…
Часа за два до разговора Веры с Зандбергом в клинику позвонил Рагозин.
– Вер… А Вер… Поедем на рыбалку?.. – слегка заикаясь, сказал он.
– Опять дома худо? – спросила Вера, и в эту минуту ей вдруг до боли захотелось увидеть Карцева, услышать его голос, смех, шаги… И Мишку, который так похож на Карцева.
Рагозин промолчал.
– Ну что ты молчишь? – раздраженно сказала Вера. – Говори что-нибудь!
– Ну поедем, Вер… – тоскливо сказал Рагозин.
Последние полгода ему было очень плохо. В доме творилось черт знает что, и Рагозин опять начал пить. Его отчислили с тренировочных сборов и, кажется, выгнали с работы.
– Хорошо, – сказала Вера. – Я буду на вокзале в три часа.
– Нет, Вер… – слабо запротестовал Рагозин. – Поздно. Давай подгребай к часу… А то опять лодку не достанем. Этот хрыч их в один момент раскассирует… Он за «маленькую» удавится.
– А ты? – зло спросила Вера и тут же пожалела Рагозина.
Рагозин чуточку помолчал и тихо сказал:
– Давай к часу… А, Вер?..

В понедельник Вера не пришла в клинику. Во вторник тоже. В среду Зандберг сам позвонил к Вере домой. Соседи ответили, что ее нет дома с субботы. В субботу она прибежала раньше, чем обычно, переоделась – будто за город собиралась ехать, – пошарила в почтовом ящике и умчалась, сказав, что ее не будет до завтрашнего вечера.
На кафедре начался переполох. Зандберг звонил в милицию и выкрикивал в трубку свои титулы; ординаторы и ассистенты растерянно припоминали все, что составляло известное им Верино существование, по углам судачили санитарки.
В четверг в клинику пришел пожилой медлительный человек, следователь районного отдела милиции, и три часа опрашивал весь персонал кафедры, а потом предложил Зандбергу вызвать в Ленинград бывшего мужа пропавшей, артиста Карцева. Может, она и не пропавшая? Может, она к нему уехала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14