Он знал то, что обязан знать каждый «домушник», – деньги лохи всегда прячут в середине стопок чистого постельного белья с правой стороны. Почему с правой? Потому, что прячут в большинстве случаев правой рукой.
Зайца лихорадило… В шкафу ничего не было! Справа, между чистыми простынями и пододеяльниками, обнаружил было какой-то толстый пакет, но это оказались фронтовые письма покойного Натана Моисеевича. И письма любимой бабушке от Толика-Натанчика из колонии…
Заяц рванулся в другую комнату, к буфету… Перерыл все – и снова ничего не обнаружил! Лишь семьдесят пять рублей, отложенных на хозяйство, лежали на виду в ящике с ложками, ножами и вилками.
Только Заяц запихнул их в карман, как тут же услышал, как под окнами остановился какой-то автомобиль. Осторожно выглянул из-за занавески – не «Запорожец» ли? Неужто и бабу мочить придется?!
Но это была мусороуборочная машина. Заяц успокоился, пошел в ванную, пооткрывал там все шкафчики, ничего не нашел, но заодно и помылся. Вытерся махровым полотенцем, рукавом попытался затереть пятна крови на телогрейке…
Потом прошел в кухню, увидел на столе остатки водки, которую так и не успел допить Сергей Алексеевич, поминая старшего сына.
Нашарил в холодильнике кусок докторской колбасы, выпил оставшуюся водку прямо из горлышка, закусил колбаской, а потом вспомнил, что недавно видел в каком-то кино, как убийца протирает все, к чему прикасался. Чтобы не оставить отпечатков пальцев. И сделал так же.
Потом зачем-то вернулся в «детскую», накрыл с головой мертвую старуху одеялом – с понтом, вроде бы сама сдохла, – и вдруг увидел на тумбочке толстый некрасивый золотой перстень.
Как он его не заметил, когда возился со старой жидовкой?!
Тот самый перстень, который Ваня Лепехин когда-то подарил Другу Натану Лифшицу на шестидесятилетие. Перстень, предназначавшийся «на черный день» Лешке Самошникову – старшему внуку, не дожившему до получения этого «наследства». Отныне принадлежащий Толику-Натанчику, младшему внуку – последнему из поколения Лифшицев – Самошниковых…
Ах, как понравился Зайцу этот уродливый золотой перстень! Он еле удержался от того, чтобы сразу не надеть его себе на руку.
Бережно засунул Заяц этот перстень в нагрудный карман рубашки под свитером и телогрейкой, прошел в прихожую, переступил через мертвого Серегу Самошникова, поднял сумку с инструментами и, стараясь не вляпаться в черную лужу крови, выскользнул из квартиры на улицу, где грохотала мусороуборочная машина, опрокидывая в себя гниющее и вонючее содержимое мусорных баков…

* * *

– Все… Все! Все!!! – задыхаясь, прокричал я. – Не хочу… Не хочу больше ничего видеть!.. Не могу, Ангел! Я этого просто не выдержу…
– Успокойтесь, Владим Владимыч, успокойтесь, дорогой вы мой… – испуганно проговорил Ангел. – Пожалуйста… То, что вы видели, произошло больше десяти лет тому назад. Сейчас уже все хорошо…
– Выпить… – пробормотал я.
Я все еще видел неподвижные, широко открытые глаза мертвой Любови Абрамовны… Видел большую черную, кровавую лужу в маленьком коридорчике… А в этой луже – неузнаваемое кошмарное месиво вместо четко очерченного профиля когда-то красивого Сереги Самошникова…
– Ангел… Послушайте!.. Сотворите мне какую-нибудь выпивку. К черту тоник! Никакого льда… Просто стакан водки! Умоляю…
– Владим Владимыч… Ну, возьмите вы себя в руки. Ради всего, что вам дорого. Я все для вас сделаю… Вы только подумайте – вас будет встречать ваша внучка Катя. А от вас перегаром… Или, еще чего хуже, вы и протрезветь не успеете. Представляете себе?
– Ничего, ничего, Ангел!.. – быстро сказал я. – Катька поймет! Я ей потом все объясню, и она поймет… Она очень понятливая девочка!..
– Я и не сомневаюсь, – пожал плечами Ангел. – Если вы настаиваете…
– Настаиваю, настаиваю… Не хотите же вы, чтобы я сейчас отбросил копыта?! А это вполне может произойти.
– Ну, этого-то я вам не позволю, – жестко отрезал Ангел.
– Ах, вот как?! – закричал я. – Что же вы тогда-то ушами прохлопали, когда Заяц убивал Серегу и Любовь Абрамовну?
Я никому не пожелал бы такого взгляда, каким посмотрел на меня Ангел! Неприязненно – было бы самым мягким определением.
– Вы не забыли, что я тогда находился в Западной Германии и ждал документы для легализации? – наконец холодно спросил меня Ангел, отчетливо выговаривая каждое слово. – А, Владимир Владимирович?
– Простите… Я не хотел вас обидеть, Ангел. Но ОН-то куда смотрел?! Ему что – Лешки Самошникова было мало?!!
– Владим Владимыч, это все праведные заклинания, сотрясающие воздух, – не более. Сейчас вы вспомните одиннадцать тысяч убитых в Афганистане, Чечню, иракскую «Бурю в пустыне»; палестинцев, взрывающих себя в толпах израильтян; и пакистанцев с индусами, держащих пальцы на ядерных кнопках!.. А потом по привычке обматерите всех сильных мира сего российского, которые теперь взапуски бегают по церквям и соборам, крестятся и ставят свечечки, стараясь не смотреть в телевизионные камеры. Мы это все уже обсуждали в начале нашего путешествия…
Конечно, я не имел права разговаривать с Ангелом в таком тоне!
Именно с этим Ангелом… Который в тринадцать лет своего отрочества открыто возмутился ЕГО равнодушием и невниманием и отказался ЕМУ служить. За что был лишен крыльев и Ангельского чина!..
Для такого поступка в тринадцать лет необходимо гораздо больше мужества, чем для усталого, привычного брюзжания в семьдесят с гаком…
– Ну, будет вам, будет, Владим Владимыч, – примирительно сказал мне Ангел, беспардонно вторгаясь в мои покаянные сомнения.
Я откашлялся, нарочито грубовато спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89