И главное – жутко несвязно. Ну, как сон: смотришь про все на свете, особенно к чему сам имеешь отношение, даже полетаешь немного (я такие сны больше всего люблю!), а начнешь рассказывать кому-нибудь и сам вдруг понимаешь, что никакого рассказа не получается. Неинтересно это чужим. И перестанешь. Только скажешь: «И так далее...», потому что ведь закончить как-то нужно. А человек, который тебя так вежливенько слушал, – обрадуется и тут же завопит: «А вот мне вчера снилось!..» Но тут уж тебе становится неинтересно. И поэтому я теперь сны никому не рассказываю.
А тем более когда стоишь, говоришь о том о сем, а в голове у тебя вроде сна, и ты немножко не здесь, а совсем-совсем в других, и даже сразу в нескольких разных местах. Тогда я обычно почти ничего не слышу, а только слышу последнее слово каждого. Вот как сейчас, у гостиницы. И поэтому очень злюсь, когда меня про что-то спрашивают и мне нужно возвращаться оттуда. Из тех разных мест.
Но на Мишку я злился не очень. Мишке действительно нужно, чтобы я его подтверждал. Он даже когда правду говорит или что-то хорошее делает, все равно в себе не уверен. Какая-то у него такая неуверенность. Нет, серьезно, у него это ужасно развито! Я только удивляюсь всегда: как этого никто не понимает?
Между прочим, я такую штуку даже у взрослых частенько замечаю. Особенно когда кричат друг на друга или ссорятся. И мне их всегда так становится жалко! Особенно за то, что я это понимаю.
Мне вообще кажется, что я про взрослых иногда понимаю больше, чем им этого бы хотелось. И самое странное – больше, чем мне хотелось бы этого самому!
Поэтому я не очень-то люблю что-нибудь неожиданно понимать про взрослых. Когда дело касается Мишки, тогда все ясно. Мишка не взрослый. У нас сейчас начинается самый трудный возраст. (Это Мишкина бабушка моей маме в ванной говорила. Мы с Мишкой сами слышали.) Так что Мишке ничего не грозит. Этот трудный возраст пройдет, и будь здоров! А со взрослыми дело гораздо хуже: у них он уже прошел, и надеяться им особенно не на что...
Когда мы вернулись домой, Елена Ивановна выглянула из своей комнаты и, ни к кому не обращаясь, сказала:
– Прекрасно! Ночные прогулки очень укрепляют неокрепший детский организм...
Мы с Мишкой, конечно, ничего не ответили. А Андрей Николаевич вежливо сказал:
– Они со мной в цирке были.
И тут Елена Ивановна вдруг так заулыбалась, что мы с Мишкой прямо рты разинули. Она никогда так не улыбалась.
– Ах, с вами?.. – пропела она. – Что же вы, шалунишки, молчите? Я уж думала, что вы одни куда-нибудь отправились... Они у нас такие самостоятельные.
Вот это да! «Шалунишки», «у нас», «самостоятельные»!!! Что это с ней? Может быть, она уже раскаялась?
Но тут вышла Мишкина бабушка, и Елена Ивановна сразу скрылась за своей дверью.
– Они вас не замучили? – спросила Мишкина бабушка. – Они кому хотите могут голову задурить.
– Нет. Все в порядке, – ответил Андрей Николаевич. – Екатерина Павловна дома?
– Дома, дома... На кухне. Мишенька, скажи «спасибо» Андрею Николаевичу!
– Что, я сам не знаю! – огрызнулся Мишка. – Спасибо, Андрей Николаевич!
Бабушка увела Мишку ужинать, а мы пошли на кухню.
– Добрый вечер, – сказал Андрей Николаевич маме. – Получайте Вовку в целости и сохранности.
– Большое спасибо, – ответила мама и поцеловала меня. – Я буквально только что вернулась с работы, и у меня еще ничего не готово. Вы не выпьете с нами чаю, Андрей Николаевич?
Мне так захотелось, чтобы Андрей Николаевич посидел с нами и выпил чаю, что я даже немножко подпрыгнул и тихонечко закричал:
– Ну пожалуйста, попейте с нами чаю!
– Хорошо, – сказал Андрей Николаевич. – С удовольствием. Пойдем мыть руки, Вовка!
Обычно, когда мама посылает меня мыть руки, я всеми силами стараюсь ей доказать, что руки у меня совершенно чистые и мыть их просто глупо. И каждый раз у нас происходит маленький скандальчик. Но тут я ничего не сказал, а пошел мыть руки. И мы стояли с Андрей Николаевичем в ванной и мыли руки под одним краном, и мне было очень приятно, что мы моем руки одним куском мыла. И было очень здорово!
А потом мы все трое пили чай. Мама и Андрей Николаевич о чем-то разговаривали, а я прямо-таки жмурился от удовольствия. И еще мне хотелось спать. Мама посмотрела на меня и сказала:
– Цветков! Да ведь у тебя глаза слипаются!..
– Что ты, ма! Это я их просто так на секундочку закрыл...
– Ну-ка забирайся в постель и закрой их до утра, – сказала мама.
В другое время я бы наверняка немножко поныл и выпросил бы разрешения почитать в постели. Но сегодня мне даже хотелось выполнять все мамины приказания. Я сам себя не узнавал! И вовсе не потому, что у нас сидел Андрей Николаевич и мне хотелось казаться пай-мальчиком. Нет. Мне просто хотелось сегодня делать всем только приятное. И я прикинул, что маме будет приятно, если я лягу спать безо всякого нытья. И не произнося ни слова, разделся и улегся в постель.
– Спокойной ночи, ма!.. – сказал я из-под одеяла. Мама подошла и поцеловала меня.
– Ты доволен? – тихо спросила мама.
– Очень! А чем?
– Походом в цирк.
– Конечно... Еще как! Я тебе завтра все-все расскажу.
– Спи спокойно, сынуля.
– Андрей Николаевич! – крикнул я. – Спокойной ночи!..
– Спокойной ночи, Вовка, – ответил Андрей Николаевич.
И кажется, именно в это мгновение я заснул.
И всю ночь мне снилась Машка Цукетти и огромная цирковая лошадь, которая не выпускала меня из стойла и умела разговаривать...



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11