Страшная глава в истории нашего народа казалась мне нереальным кошмаром, чем-то выходящим за пределы даже мира злодейства и ненависти, сатанинскую суть происходившего понять было просто невозможно.
В то время я ничего не знал о нем как о личности, не знал, как ему удалось начисто утратить человеческую мораль, какая мания владела им и помогала управлять машиной убийств. Я еще не мог представить, с какой свирепостью он выполнял указания свыше, как осуществлял свою кровавую миссию – без колебаний, сожаления и милосердия. Я не знал, что он отдавал приказы убивать младенцев и сам присутствовал при убийствах, считая себя дисциплинированным солдатом, как он дирижировал массовым насилием над женщинами и похвалялся верностью присяге, расстреливал беспомощных стариков и называл себя идеалистом.
Всю ночь я просидел над «делом» Эйхмана. Постепенно стал складываться образ архиубийцы, совершившего преступление, какого не знала вся предыдущая история человечества: Эйхман нес ответственность за уничтожение шести миллионов евреев!
К утру я уже знал, что в этом деле он был верховной инстанцией, и в его руки сходились все нити убийства.
И еще мне стало ясно, что он обучен приемам гестапо и может оказаться опасным противником.
Кровь миллионов жертв взывала к отмщению, но в то время во всем мире не было ни правительства, ни полиции – никого, кто искал бы Адольфа Эйхмана, чтобы судить его. Мир слишком устал, государства и их руководители твердили, что пора забыть все ужасы, не бередить раны и что все равно нет казни, соразмерной масштабам содеянного преступления. Мир словно издевался над справедливостью и правосудием! В ту ночь я сказал себе: «Если Адольф Эйхман жив, он предстанет перед судом».
Вскоре в Израиль приехал по делам службы доктор Шнеер, и я узнал, что информацию об Эйхмане он получил от доктора Фрица Бауэра – генерального прокурора земли Гессен в ФРГ. Бауэр, по происхождению еврей, родился в семье юристов и сам работал судьей в Штутгарте, пока к власти не пришли нацисты. Они арестовали его и около года продержали в тюрьме. В 1936 году Бауэр эмигрировал в Данию, но гестапо настигло его и там, он провел в тюрьме еще три года, пока ему не удалось сбежать в Швецию. После войны он вернулся в Германию с твердой решимостью разыскать нацистских преступников и предать их суду. Прокурор прославился своей принципиальностью. К тому же он был ветераном социал-демократической партии, правившей в Гессене, и дружил с главой земельного правительства.
Доктор Шнеер рассказал, что 19 сентября 1957 года, когда он гостил во Франкфурте, главный раввин земли Гессен Рабби Лихтигфельд сообщил ему, что Бауэр хочет поговорить с ним о важном деле. Рабби не знал, о каком. Сначала условились встретиться в отеле «Метрополь», но Бауэр сразу же предложил перейти в более спокойное и удобное место. Они покинули «Метрополь» и устроились в ресторане возле автострады Кельн – Франкфурт.
– Обнаружены следы Эйхмана! – начал Бауэр безо всякого вступления.
– Адольфа Эйхмана?!
– Да. Именно. Он – в Аргентине.
– Что вы намерены предпринять?
– Буду с вами предельно откровенен, – сказал Бауэр. – Не знаю, смогу ли в этом деле полагаться на сотрудников местной прокуратуры и работников посольства ФРГ в Буэнос-Айресе. Поэтому я хотел поговорить с вами. Я знаю, что вы инициативные люди, и кто же больше вас заинтересован в поимке Эйхмана? Я помогу чем смогу, но при условии, что никто об этом не узнает.
– Большое спасибо за доверие, Израиль никогда не забудет того, что вы сделали. Я готов взять на себя личную ответственность за соблюдение тайны. О нашем деле узнают лишь те, кого вы сочтете достойными, – заверил Шнеер.
Доктор Шнеер обещал Бауэру передать информацию по назначению как можно быстрее. Сразу же после беседы он вернулся в свое бюро в Кельне и телеграфировал генеральному директору нашего министерства в Израиль.
Рассказ Шнеера произвел на меня сильное впечатление. Я обещал послать в Кельн своего представителя для истречи с прокурором. Подходящего человека вскоре нашли. Его звали Шауль Даром. Он приехал в Израиль из Германии ребенком вместе с родителями, религиозными евреями, бежавшими от нацизма. В отличие от брата, избравшего академическую карьеру, Шауль с детства тянулся к искусству. Он всегда немного витал в облаках, и были в нем те качества, которые буржуазия обычно приписывает богеме. В 1947 году поехал во Францию совершенствоваться в живописи и случайно сошелся с секретной организацией, занимавшейся нелегальной переправкой евреев в Эрец Исраэль. Тут Шауль пылко отдался обоим призваниям: он рисовал евреев, которым помогал переправляться в страну обетованную.
Когда было создано государство Израиль, он был нашим разведчиком в одной из стран, но не забросил занятия живописью. Шауль снискал там лавры замечательного художника – некоторые его работы приобрел национальный музей той страны, где по сей день они украшают экспозицию. Правда, его произведения не попали в израильские музеи, но только потому, что Шауль привязывался к своим картинам и предпочитал не продавать их.
Он обладал богатой фантазией, талантом импровизации, знал многие языки, обычаи и нравы разных народов – все это делало Шауля одним из лучших наших разведчиков, хотя у него оставался один непреодолимый недостаток: он никогда не приходил в назначенное место без опоздания.
В те дни, о которых я пишу, Шауль находился в Европе. Я вызвал его в Тель-Авив телеграммой. Несколько дней спустя он пришел ко мне в бюро, конечно, с опозданием, сел напротив меня и растерянно улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80