Когда же истомленный Дюбуа 3 июля наконец решил их прекратить, Базен издевательским тоном подвел итог:— Полагаю, господа, что все сообщенное мною не привело вас к новым открытиям…Узнав об этой дерзости, Фуше рассмеялся.— А ведь он абсолютно прав, — заметил министр. — Ничего нового мы не узнали. И не узнаем. Посмотрите, к чему мы пришли: слова, слова, слова. Арестовано более полусотни человек, заподозрен десяток высокопоставленных лиц, высказана тьма предположений, а результаты равны нулю… Я так бы и назвал все это дело: «Заговор предположений»… Пора кончать сей затянувшийся и глупый спектакль…В этом же духе министр составил рапорт и самому императору, все еще находившемуся вне стен Парижа. Характерно, что точка зрения герцога Отрантского не изменилась и после того, как был наконец разыскан и арестован Мале. И, к вящему удивлению господина Дюбуа, главу заговора не стали даже допрашивать; Фуше сразу же отправил его в тюрьму Ла Форс.Когда Дюбуа осмелился спросить о причине этого, Фуше повертел у него под носом какой-то бумажкой.— Вот предписание императора: не делать лишнего шума и не толочь воду в ступе. В особенности если это касается лично Мале…Предписание императора было изложено его министром не вполне точно. Но вдаваться в излишние подробности перед своими подчиненными министр не стал. 12 Получив 10 июня письмо префекта Дюбуа о доносе Лемуана, Наполеон испустил грязное ругательство.Мало ему этой проклятой Испании… Но беда никогда не приходит в одиночку!Он тут же отправил письменные распоряжения военному министру и министру полиции. Потребовал, чтобы действовали молниеносно и радикально, но осторожно. Нельзя было будоражить общественное мнение, но и нельзя было оставлять в столь опасное время очаг возможного пожара.Каково же было изумление императора, когда он прочитал ответную реляцию Фуше!Господин герцог Отрантский с олимпийским спокойствием вещал: никакого заговора не было и нет, все это плод не в меру разгоряченного воображения префекта полиции, старающегося ради своей карьеры. «Можно ли дать название заговора, — вопрошал Фуше, — подобным проискам, в которых нельзя обнаружить ни истинного вождя партии, ни сообщников, ни способов исполнения, ни собраний, ни переписки?»Вот те на! Ни истинного вождя, ни сообщников, ни способов действия, ни переписки! Да ведь все это лежит прямо на поверхности — и вождь, и сообщники, и собрания, и фальшивые декреты, и планы действий, и многое другое! И не видеть этого может только слепой, сумасшедший или изменник! Что же вы, господин Фуше, ослепли? Нет. Сошли с ума? Таким, как вы, это не угрожает. Значит, ступили на путь измены?..Наполеон уже давно сам обманывал себя. Он давно не верил Фуше, он уволил было его в отставку, но… Словно рок толкал его к этому очевидному проходимцу, он без конца спускал ему такое, за что другого давно бы уничтожил. Но всему на свете есть предел. Кажется, пробил и ваш час, господин Фуше…Однако и на сей раз император отложил расчет. Сейчас было не до этого. А главное, немного остыв, он понял: в рассуждениях Фуше есть доля истины. При нынешних обстоятельствах нельзя подымать шум, возбуждать людей, сеять подозрения. Нужно «попридержать вожжи», иначе… Иначе может произойти разное.Ничего. Он расправится с ними со всеми чуть позже.Пока он дал свое «добро» линии поведения Фуше.И тот «попридержал вожжи». Дело было прекращено.Заподозренных и скромпрометированных сенаторов так и не тронули. Многих арестованных освободили, других по прошествии года выслали под надзор полиции.Демайо и Мале также не стали судить. Их просто «до новых распоряжений» оставили в тюрьме Ла Форс. 13 И снова Наполеон в своей прекрасной столице.Снова его встречают бурным восторгом, Париж иллюминирован еще пышнее, чем год назад, а очередной день рождения императора справляется с еще большей помпой, чем предыдущий.Но это уже не радует усталого властелина. Конечно, всеобщее преклонение и видимость всенародной любви ему по-прежнему нужны как воздух, они забавляют и отвлекают его, словно игрушка ребенка, без них жить было бы много труднее. Но теперь он относится ко всему этому чуть-чуть иначе, чем прежде. Глаза его стали зорче, ум критичнее. Он видит многое из того, что раньше старался не замечать.Да, он, кажется, стал знать цену этой «преданности» и «любви». Его окружение, все те, кого он столь щедро осыпал золотом, титулами и званиями, — завистники и враги. И к числу их относятся не только Ожеро или Массена — о них он знал всегда; нет, сюда входят и его братья и сестры, и Ланн, и Жюно, и Мармон, и даже Мюрат. Каждый из них считает себя недооцененным и обойденным, каждый радуется любой неудаче императора, стремится ее углубить и расширить. А эти сенаторы, «государственные люди», эти мерзавцы, вчерашние изгои, которых он возвысил, облагородил, обогатил, сделал людьми?! Они бездумно предали его и без всякой нужды упали в объятья к этому бесноватому Мале, не догадываясь, что в случае победы Мале первыми бы угодили на виселицу. Почему происходит все это? Почему люди действуют себе во вред? Зачем подрубают сук, на котором сидят? Наполеон не раз задумывался над этим. И всегда стремился найти какую-то частную причину, не желая признаться себе, что есть причина общая, постоянная и неотвратимая — вечное свойство человеческой натуры. Поражаясь, что его окружению все мало, что новоиспеченные принцы, маршалы, сенаторы и камергеры, получая сотни тысяч, рвутся к миллионам и в погоне за ними готовы перегрызть друг другу горло, он словно забыл, что и сам был абсолютно таким же — от миллионов рвался к миллиардам и топил в крови Европу, стремясь прибрать к рукам новые владения и доходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118