Они хотели собрать и сформировать большие отряды воинов во тьме, покрывающей землю, среди страдальческих возгласов умирающих. Но напрасно они приказывали, звали, кричали, волновались. Никто не слушал, будучи уверен, что благодаря темноте избегнет наказания, и всякий уступал лишь могучему инстинкту самосохранения.
Ночь, продолжавшаяся 14 часов, была ужасно холодна. Нескольким взводам удалось собрать немного дров и развести огонь, другие же должны были как безумные бегать во тьме, чтобы движением согреть свое тело, при этом они постоянно спотыкались о тела убитых. Дождь превратил землю в болото, но все же некоторые пробовали лечь и отдохнуть в грязи, пока сырость не промочила их одежды и они не стали коченеть. Солдаты целый день ничего не ели и были совершенно обессилены своей кровавой работой. Кто имел еще при себе котомку с хлебом и находил в ней еще запас, не знал, где достать глоток воды. Мучимые голодом, жаждой, усталостью и холодом, они страстно ожидали дня, а с ним и новых кровавых сцен. Как ни тяжело было положение блуждающих истощенных солдат, в эту ночь происходило нечто еще более ужасное. Раненые, насколько были в силах, старались добраться до ближайших деревень; иных же печальная судьба их приковала к полю битвы. Коченея от стужи, с раздробленными членами, оторванными костями, плавая в крови и лишенные всякой помощи, несчастные эти призывали смерть. Но еще до прихода ее многие сотни их были обречены на большие страдания. Толпы негодяев, солдат, погонщиков и женщин бродили в эту кровавую ночь по полю битвы, грабя живых и мертвых. Даже рубах не оставляли они беспомощным раненым. Напрасно те громко жаловались; жалобы их расплывались в ужасном общем треске, разносившемся в воздухе от пушечных выстрелов. Не один раненый был убит этими извергами, которые боялись быть узнанными. Многие из пострадавших были легко ранены в ноги, но все же так, что не могли идти. Но, раздетые донага, лежа на болотистой, стянутой льдом почве, они погибли.
Эта столь достопамятная ночь была театром никогда еще дотоле не виданного зрелища. После совершенного окончания битвы обе армии смешались. Можно было встретить бесчисленные костры в Торгауском лесу, у которых грелись одновременно пруссаки и австрийцы, и притом не как победители и пленные, а вооруженные и свободные. Сильная потребность тепла соединила их случайно и превратила кровожадных воинов в мирных людей, которые заключили между собой на несколько часов перемирие, чтобы спокойно дождаться следующего дня и новых военных удач. Так как никто не знал, в чью пользу решилась битва, то обе стороны условились отдаться в плен тому, кто с наступлением дня окажется хозяином поля битвы.
Король отправился в деревню Эльсниг, находившуюся недалеко от места сражения. Здесь все крестьянские дома, хижины, конюшни и сараи были наполнены теми ранеными, которым удалось найти тут убежище, частью при содействии других, частью с помощью напряжения всех имевшихся у них еще сил. Тут стонали они на своих окровавленных постелях, кто под руками хирургов, а кто еще в ожидании перевязки. Фридрих, не желая беспокоить их, велел открыть себе деревенскую церковь и тут перевязать полученную им болезненную рану груди от мимолетной пули; затем он принимал рапорты, отдавал приказания и отправил курьера, депешу которому написал при слабо мерцающей свече, сидя на нижних ступенях алтаря и употребляя вместо стола верхние. Хотя он считал себя хозяином поля битвы и вообще победителем, но так как ничего еще не знал об отступлении неприятеля, то собирался на следующий день возобновить сражение. Он дал соответствующие распоряжения еще до наступления утра, причем пехота должна была не стрелять, но ударить в штыки. Ожидали только рассвета, чтобы сформировать вновь рассеянные войска. Но лишь только восходящее солнце осветило поле, усеянное трупами, как Фридрих увидел, что там не было уже ни одного австрийца. Все поле битвы принадлежало ему – победа была вполне решена и Саксония удержана. Австрийцы переправились через Эльбу и вдоль берегов ее пошли в Дрезден, а пруссаки – в свои зимние квартиры На самом деле Фридрих узнал о своей победе от Цитена, который на рассвете занял оставленные австрийцами позиции и отправился разыскивать короля.

.
Даун был тяжело ранен в этой битве. Он удалился и передал начальство генералу Буккову, а так как последнему тотчас же пулей раздробило руку, то начальство перешло к графу О’Доннелю. Тот поспешил прикрыть Дрезден и занять укрепленный лагерь при Плауэне. Цитен и принц Вюртембергский преследовали его неустанно во время этого отступления и увели еще несколько сотен пленных. Обе армии необыкновенно ослабели от этой кровавой битвы. Австрийцы насчитывали свыше 12 000 убитыми и ранеными, а 8000 человек были взяты в плен на поле сражения; они потеряли 50 орудий, 27 знамен и 20 понтонов. Потери пруссаков составляли 10 000 убитыми и ранеными и 4000 пленными.
Хотя Даун делал большие промахи до и после битвы, но все же он очень хорошо защищался; австрийские же войска обнаружили необыкновенную храбрость. И, несмотря на то, что на следующий же день в Вену прибыли гонцы с печальной вестью, прекратившей клики радости, все же Мария-Терезия весьма была довольна своим фельдмаршалом, который приехал в императорскую столицу. Монархиня была настолько великодушна, что возобновила знаменитое древнее зрелище, происходивше 2000 лет тому назад, когда после битвы при Каннах римский сенат встретил консула {Варрона} у ворот Рима. И Мария-Терезия выехала несколько миль навстречу разбитому Дауну, приветствуя его словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183