Должно быть, это дело ему не шло в руку, потому при выступлении армии из Шалона он бросил ее, сказав нам, что предпочитает вернуться в Седан, свою родину. Он дал нам свой адрес и с тех пор я не видел его. Если б черт допустил, что он здесь, то я ручаюсь, что мы спасены.
— Вот улица Башенных Часов, — сказал офицер, указывая на узенький и страшно грязный переулок, у поворота которого они стояли.
— Эхе! Смело войдемте в него, командир. На вывеске того кабачка стоит: «Для истого французского канонира».
Они повернули в улицу и прошли ее во всю длину.
— Видишь? — обратился к своему спутнику офицер. — Вывески такой нет. Человек этот обманул тебя.
— С вашего позволения, командир, так скоро судить не след. Вернемтесь назад.
— К чему, когда я говорю тебе, что такой вывески не существует?
— Все-таки пойдемте.
Офицер пошел, пожав плечами, между тем как зуав всматривался в каждый дом с пристальным вниманием.
— Этот слишком красив, — бормотал он, — а тот недовольно гадок. Ах! Вот, кажется, наше дело в шляпе, — заключил он, когда они дошли до конца улицы. — Посмотрите на эту лачугу, командир. Можно ли представить себе что-нибудь хуже?
— Прекрасно, но где же вывеска?
— Вывеска, черт возьми! Да вот она, только вся вымазанная сажей. О, тонкая бестия! Вероятно, он счел нужным для большей осторожности скрыть свою вывеску, чтоб провести пруссаков. Пойдемте. Не надо стоять тут долее. Кто-нибудь может пройти, а лучше, чтоб нас не видели.
Они подошли к жалкому домишке, и унтер-офицер громко постучал в дверь. Ее боязливо приотворили.
— Что вам здесь надо? — спросил сердитый голос нерешительно.
— Его голос! Мы спасены! — сказал зуав и прибавил. — Это я, дядя Буржис.
— Да кто вы такой? — отозвался голос.
— Да я, черт побери! Паризьен третьего зуавского полка.
— А! Паризьен. Что вам надо?
— Прежде всего войти. Стоять на открытом воздухевредно.
— Видите ли…
— Вот тебе на! Уж не боитесь ли вы, что я съем вас? Отворяйте же, сто чертей!
Несколько секунд внутри происходило совещание и дверь отворилась.
— Никого нет на улице? — спросил кабатчик, высовывая в дверь свою рысью голову.
— Ни даже кошки, кроме меня и моего командира.
— Так входите скорее.
Посетители не заставили повторить приглашения. Дверь за ними тщательно заперли на замок и на запор.
Дядя Буржис, кабатчик, был человек тридцати восьми или девяти лет, низенький, худой, костлявый, на вид тщедушный, но с хитрым и умным взглядом. Его насмешливое лицо носило отпечаток величайшего добродушия.
Возле него стояла жена его, великан в юбках, с крупными чертами и решительной, хотя спокойной наружностью. Вероятно, она держала мужа под башмаком, но в сущности была отличная женщина и ненавидела пруссаков всею любовью, которою некогда пылала к французам, и всею дружбой, которую питала к ним и теперь. Эта достойная женщина, с легким пушком на верхней губе, казалась тремя-четырьмя годами старше мужа.
Все окна были закрыты ставнями и посетители очутились бы в темноте, если б на прилавке не горела дымившаяся лампа.
Когда Паризьен сказал Мишелю Гартману, которого читатели, вероятно, уже давно узнали, что ведет его в грязную лачугу, то нисколько не преувеличил действительности. Это буквально была корчма самого низшего разбора.
Голые стены, когда-то выкрашенные масляною краской, покрыты были какою-то ржавою грязью, на которой выступала сырость. Два-три хромых стола, несколько плетеных стульев с продавленным сиденьем и прилавок, покрытый жестью, составляли меблировку помещения, где воздух заражен был острою смесью табачного дыма с запахом водки и поддельного вина.
В окнах были выставлены бутылки с всевозможными ликерами всех цветов, на которых стояло: «Совершенная любовь», «Сливки храбрых», и прочее.
Всего более, однако, в этом шинке оказывалось чудовищных пауков, которые везде расставляли свои тенета.
Кабатчица подала офицеру лучший из стульев, на который он и опустился.
— Что вам угодно? — спросила, она его.
— Никак вы уж теперь солдат, дядя Буржис? — вскричал Паризьен, глядя на кабатчика.
— Нет, только пожарный, и работал же я, чтобы гасить, что мерзавцы пруссаки зажигали своими бомбами!
— Надо сознаться, что они жарили, точно им это нипочем, — засмеялся зуав. — Однако, послушайте-ка, дядя Буржис поговорим о деле. Ведь вы знаете, что происходит, надеюсь?..
— Как не знать! — со вздохом ответила кабатчица.
— Так я прямо вам выскажу, что ни я, ни командир не хотим ни под каким видом сдаться и дать увезти себя пленными в Германию.
— Понятно, — одобрил кабатчик.
— Я вспомнил вас и сказал себе: «Спасти может нас один дядя Буржис. Это истый француз; он не откажется дать нам приют. Разумеется, и мы с нашей стороны сумеем вознаградить…»
— Довольно! — перебила кабатчица решительным тоном. — Зачем сулить вознаграждение, когда исполняется только долг? Мы бедные люди, даже очень бедные, но вы сами сказали, Паризьен, что мы французы. Вы просите у нас убежища. Что ж! Мы дадим его вам во что бы то ни стало.
— Да, — подтвердил кабатчик, — не будет того, чтобы французы просили у меня приюта и я прогнал их; я скрою вас здесь, пока могу. Если вам удастся спастись, тем лучше. Мы поместим вас в тайнике с остальными.
— Как с остальными? — спросил Мишель. — У вас, стало быть, скрыты здесь французы?
— Да, да; их там наверху с дюжину добрых малых, которых я знавал прежде, сенских вольных стрелков, несколько зуавов также и два-три африканских егеря, все отличные ребята и, как вы, не хотят идти в Германию.
— Тем лучше, — сказал Паризьен, — время будем коротать вместе.
— Только знаете, шуметь не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159