— Генерал может приглашать друзей и родственников, сколько ему будет угодно, но, к несчастью, мы с ним не в таких хороших отношениях, как хотелось бы, и потому нам обоим необходимо остерегаться. Ввиду этого я прошу генерала прислать мне десять заложников из лучших семейств государства. Они найдут у меня приличный и сносный прием, встретят радушное отношение. По окончании венчания и по уходу гостей я их немедленно отпущу. Я должен предупредить вас, полковник, что при малейшем подозрении в измене все заложники сейчас же будут расстреляны.
— О! — вскричал полковник. — Неужели вы не доверяете честному слову генерала Гверреро!
— Мсье, — сухо ответил граф, — к сожалению, я уже испытал на своей шкуре то, что вы называете мексиканской честностью. Оставим это в стороне. Это мои условия, и я не намерен делать ни малейшей уступки и равнодушно отношусь к тому, как примет их генерал.
— Хорошо, сеньор, — сказал полковник, смущенный решительным тоном графа, — я постараюсь в точности передать генералу ваши суровые условия.
Дон Луи поклонился.
— Но я не ручаюсь, что он их примет, — заметил полковник.
— Как угодно!
— Но неужели нельзя подыскать другого средства, чтобы уладить это дело?
— Я такого средства не вижу.
— Ну, а если генерал согласится на ваши условия, хотя это и маловероятно, укажите мне способ поскорее дать вам знать об этом.
— Пришлите ко мне отца Серафима и заложников.
— Когда же вам угодно назначить брачную церемонию?
— Два часа спустя после прибытия заложников.
— Позвольте мне удалиться, сеньор, чтобы передать ваш ответ моему командиру.
— Сделайте одолжение. Полковник вышел.
Граф, уверенный, что его ультиматум будет принят, приказал выстроить хижину, которая должна была служить капеллой, потом написал записку и послал ее с Корнелио к Анжеле.
Записка эта заключала в себе следующее:
Я получил ответ вашего отца, он благоприятен. Вероятно, нас обвенчают завтра. Да хранит Вас Бог!
Граф Пребуа-Крансе.
Отослав записку, граф накинул плащ и вышел осмотреть посты и проверить, все ли часовые на своих местах.
Ночь была теплая и светлая, небо усеяно звездами, воздух наполнен благоуханием цветов, иногда до слуха графа долетали звуки веселой музыки из Магдалены.
Лагерь был безмолвен, авантюристы, утомленные продолжительным переходом, спали в своих шалашах, наскоро устроенных из древесных ветвей, лошади и мулы ели свой корм, часовые с ружьем на плече медленно ходили вдоль рвов.
Удостоверившись, что все в порядке, граф облокотился о насыпь и, устремив взгляд на расстилающуюся перед ним равнину, ничего не слышал и ничего не замечал. Он замечтался. Время от времени, когда перекликались часовые, он машинально приподнимал голову, но потом снова погружался в свои бесконечные мысли. Можно было подумать, что он спит.
В таком состоянии, полулежа на насыпи, пребывал он в продолжении почти двух часов, как вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече.
Этого слабого прикосновения было достаточно, чтобы вернуть графа к окружающей действительности.
Он обернулся и увидал приподнимающуюся над насыпью голову человека.
Это был Курумилла.
— Тс-с! — прошептал вождь, приложив палец к губам. Граф кивнул головой и придвинулся поближе.
— Ну? — спросил он его еле слышно.
— Завтра на вас нападут.
— Ты уверен?
Индеец в ответ лишь улыбнулся.
— Когда?
— Ночью.
— В котором часу?
— За час до восхода луны.
— Кто?
— Бледнолицые.
— О-о!
— Прощайте.
— Ты уходишь?
— Да.
— Увижу я тебя еще?
— Может быть.
— Когда?
— Завтра.
— А Валентин?
— Он придет.
Этот лаконичный разговор утомил Курумиллу, ему редко приходилось так много говорить. Отрицательно помотав головой в знак того, что он больше не хочет продолжать разговора, индеец сполз с насыпи.
Граф смотрел, как он прополз змеей среди кустов, не произведя ни малейшего шороха.
Вся сцена произошла так быстро и так неожиданно, что граф спросил самого себя, уж не галлюцинация ли это?
Но вдруг до него донесся крик совы — это был условный сигнал между ним и Валентином. Он понял: Курумилла извещает его о своей безопасности и в то же время посылает ему последнее предостережение.
— Опять измена, — печально прошептал граф и поник головой.
ГЛАВА XIV. Петушиный бой
Направляясь в Магдалену, граф Пребуа-Крансе имел в виду двоякую цель: во-первых, войти в сношения с богатыми асиендадос и мелкими ранчерос, недовольными мексиканским правительством, и попытаться привлечь их на свою сторону, указав на все выгоды независимости, а затем воспользоваться стратегическим положением Магдалены, чтобы держать генерала Гверреро в постоянном страхе, беспокоя его мнимыми атаками на каждый из трех важнейших городов Соноры.
Как только была объявлена война, генерал выпустил воззвание к населению Мексики, составленное в таких пышных выражениях, что только глупцы могли поддаться его влиянию.
Жители Соноры остались равнодушными к призыву своего правительства, не выразив ни малейшего желания вмешиваться в личное соперничество генерала, которое тот пытался возвести в степень национального вопроса. Жители Соноры отлично помнили, что когда французы высадились в их городе и проходили по его улицам, то поведение авантюристов было безупречно и не вызвало ни одной жалобы.
Генерал, видя неуспех своих начинаний, решил прибегнуть к другим средствам, он немедленно приступил к усиленному рекрутскому набору, а затем, не довольствуясь этим, заключил союз с индейцами племен яки и опата и усилил ими численность своей армии.
Он намеревался привлечь на свою сторону также и апачей, но те еще на забыли жесткого урока, полученного ими от французов, и ушли в свои прерии, не желая слушать никаких новых предложений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70