— Садитесь, пожалуйста, дон Винсенте, — обратился к нему капитан, подвигая стул.
Полковник почти упал на предложенное сиденье, почувствовав при этом такое облегчение, которое может понять только человек, сделавший тридцать миль подряд, без всяких остановок в пути.
Стрелки встретили столь же радушное гостеприимство со стороны младших офицеров колонии. На несколько минут беседа полковника с капитаном прервалась. Гость ел и пил с жадностью, принимая во внимание известную воздержанность мексиканцев. Де Лавиль с большим любопытством смотрел на редкого посетителя, спрашивая самого себя, что могло побудить генерала Гверреро прислать в Гетцали офицера в чине полковника с приказанием поторопиться с исполнением поручения. Капитан чувствовал понятное беспокойство.
Наконец полковник, сделав последний глоток воды, вытер губы и обратился к капитану.
— Тысячу раз извините за мою бесцеремонность, — начал он, — но сознаюсь, что я еле держался на ногах от истощения, так как ничего не ел с восьми часов вечера.
Капитан поклонился.
— Вы, конечно, не рассчитываете сегодня же отправиться в обратный путь?
— Простите кабальеро, но я должен уехать через час, если это только возможно.
— Так скоро?
— Генерал приказал мне вернуться как можно скорее.
— Но ваши лошади совершенно разбиты…
— Я рассчитываю на вашу любезность и надеюсь, что вы Дадите мне свежих лошадей.
В колонии не было недостатка в лошадях. Их было гораздо больше, чем требовалось для действительных нужд колонии, и де Лавилю ничего не стоило исполнить просьбу полковника. Но наружность гостя и все его манеры внушали какое-то подозрение. Капитаном овладело еще большее беспокойство, и он ответил:
— Не знаю, полковник, в состоянии ли я это сделать, у нас так мало лошадей.
На лице полковника отразилась явная досада.
— Caramba! — воскликнул он. — Какая неприятность!
В эту минуту дверь потихоньку отворилась, и слуга передал капитану бумагу, на которой было написано несколько слов.
Молодой человек, извинившись перед гостем, развернул небольшой листок и пробежал его глазами.
— О! — воскликнул капитан и в волнении скомкал записку. — Он тоже здесь! В чем же дело?
— Что такое? — вопросительно промычал полковник, не поняв восклицания, произнесенного на французском языке.
— Ничего особенного, — ответил де Лавиль, — это дело касается лично меня. Я сейчас приду, — добавил он, обращаясь к слуге.
Тот поклонился и вышел.
— Простите, полковник, — обратился капитан к своему гостю, — позвольте оставить вас на минуту.
И не дожидаясь ответа, быстро вышел, старательно заперев за собой дверь.
Этот поступок окончательно смутил полковника.
— О, — пробормотал он, повторяя по-испански те же слова, которые капитан только что произнес по-французски, — в чем же дело?
Как истинный мексиканец, полковник во всем любил ясность и старался разоблачать все то, что от него скрывали. Он потихоньку встал, подошел к окну и, отдернув занавеску, с любопытством выглянул во двор. Но этот нескромный поступок не привел ни к чему. Во дворе не было ни души.
Неторопливо возвратился гость на прежнее место, снова уселся в кресло и принялся беспечно крутить папироску.
— Терпение, — бормотал он вполголоса. — Рано или поздно я узнаю, в чем тут загадка.
Это замечание утешило его, полковник с видом философа закурил папироску, и вскоре его нельзя было разглядеть из-за густого дыма, который он выпускал одновременно и через ноздри, и через рот.
Мы оставим почтенного полковника за этим приятным занятием и объясним читателю, что означало восклицание, сорвавшееся с уст капитана при чтении записки, поданной ему так неожиданно.
ГЛАВА IX. Донья Анжела
Прежде чем рассказывать о том, что произошло в Гетцали между де Лавилем и полковником, нам необходимо возвратиться в лагерь авантюристов. Луи, все еще держа молодую девушку в объятиях, перенес ее в свой шалаш из листьев, который устроили ему товарищи при самом входе в церковь.
Усадив ее на кресло, он опустился на табурет.
Оба они сидели молча, погрузившись в глубокое раздумье.
Граф чувствовал, как вместе с жаждой жизни к нему возвращаются прежние надежды, он начинал жить всем существом и уже мечтал о новом будущем, о том будущем, от которого хотел отказаться, приняв твердое решение погибнуть во время отважной, но безрассудной экспедиции.
Сердце человека полно самых необыкновенных противоречий. Граф ушел в свое горе и дышал только им, не желая принимать от жизни ничего, кроме ее печалей, и с пренебрежением отвергая возможность счастья со всеми его пленительными минутами.
Теперь же, сам не отдавая себе отчета в таинственной перемене, которая с ним произошла, он инстинктивно чувствовал, что печаль, так долго лелеянная в его сердце, утихает и грозит совершенно исчезнуть, уступая место тихой мечтательной меланхолии. Но это новое душевное состояние, переживаемое графом, должно было уступить место другому, более живому и сильному чувству, уже успевшему пустить глубокие корни в душе нашего героя и безраздельно овладевшему всем его существом раньше, чем он приготовился побороть его и вырвать из своего сердца.
Этим новым чувством была любовь. Страсть не знает предела и не слушает никаких указаний разума, иначе ее нельзя было бы назвать страстью.
Дон Луи любил Анжелу. Он любил ее безумно и страстно, как может любить лишь человек, стоящий на границе молодости и зрелых лет. Он любил ее и в то же время ненавидел. Он сердился на эту новую любовь, заставляющую его забыть о старой и доказывающую, что сердце человека лишь засыпает на некоторое время, но никогда не умирает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70