— Действительно, — отвечал Тигреро с нервным трепетом, — этот француз, о котором вы говорите, граф де Пребуа-Крансе. О! Никогда не буду я в состоянии заплатить ему долг признательности за услуги, которые он оказал мне.
Печальная улыбка пробежала по бледным губам охотника.
— Вы ничем уже не обязаны ему, — сказал он, меланхолически качая головой.
— Что вы хотите сказать? — с живостью вскричал Тигреро. — Граф не умер, я надеюсь?
— Он умер, кабальеро, он убит на гваймасском берегу; палачи положили его в окровавленную могилу; его благородная кровь, вероломно пролитая, вопиет о мщении к небу. Но, терпение! Господь не допустит, чтобы такое страшное преступление было не наказано.
Охотник отер слезы, которые не мог удержать, говоря о графе, и продолжал голосом, прерывавшимся от внутреннего волнения:
— Оставим пока это печальное воспоминание в глубине наших сердец. Граф был мой друг, мой друг самый драгоценный, более, чем брат; он часто говорил мне о вас, несколько раз рассказывал он мне вашу странную историю, историю мрачную и ужасную, кончившуюся страшной катастрофой.
— Да-да, — прошептал Тигреро, — катастрофой действительно страшной. Я был бы рад найти смерть в бездне, в которую я скатился во время моей борьбы с Черным Медведем, чтобы спасти ту, которую я любил . Господь решил иначе — да будет благословенно Его святое имя!
— Аминь! — сказал охотник, печально отвернувшись.
— О! — продолжал дон Марсьяль через минуту. — Я чувствую, как мои воспоминания возвращаются ко мне толпою; мне кажется, что покрывало, закрывавшее мою память, разорвалось, чтобы напомнить происшествия, уже отдаленные от меня, но оставившие в уме моем следы глубокие. Я также теперь вас узнаю: вы тот французский охотник, которого граф старался отыскать в пустыне, но он называл вас не такими именами, которые вы сказали мне.
— Действительно, — отвечал Валентин, — он, без сомнения, называл меня Искателем Следов — так обыкновенно называют меня белые охотники и индейцы Далекого Запада.
— Да, теперь я вспоминаю; он действительно так называл вас; вы были правы, когда говорили мне, что мы давно знаем друг друга, хотя никогда не видались.
— Теперь, когда мы встретились в этой пустыне, — сказал охотник, протягивая руку мексиканцу, — связанные воспоминанием о друге, уже несуществующем, хотите быть моим другом?
— Нет не другом, — с жаром вскричал Тигреро, крепко пожимая руку охотника, — нет, не другом, а братом.
— Да, будем братьями, — отвечал охотник. — Теперь, когда мы убедились, что любопытство не участвовало в моем желании узнать, что с вами случилось с той минуты, как вы так неожиданно расстались с вашими друзьями, говорите дон Марсьяль, я вас слушаю; потом я расскажу вам в свою очередь, какие причины привели меня в эти места.
Тигреро собирался с мыслями несколько минут, потом начал свой рассказ:
— Мои друзья должны были считать меня мертвым; я не сержусь на них за то, что они бросили меня, хотя, может быть, они слишком скоро сделали это, не постаравшись отыскать мое тело, чтобы удостовериться — действительно ли умер я и что всякая помощь бесполезна для меня; но так как я не знаю, что было в пещере, после моего падения — трупы, оставленные на поле битвы, доказали мне после, что сражение было жестокое, может быть, они принуждены были бежать от индейцев, словом, повторяю: я не обвиняю их. Вы знаете, что на меня напал Черный Медведь в ту минуту, когда я думал, что успел спасти тех, кого поклялся защитить. На самом краю бездны Черный Медведь и я обвились, как две змеи, и завязали решительную борьбу; в ту минуту, когда мне удалось сладить с отчаянными усилиями моего врага, когда я уже подымал руку, чтобы перерезать ему горло, военный крик команчей вдруг раздался у входа в пещеру, главарь апачей успел вырваться у меня и устремился к донне Аните, без сомнения, решившись — так как по милости неожиданной помощи, подоспевшей к нам, мщение его не могло совершиться — бежать, похитив молодую девушку; но та оттолкнула его с той силой, которую придает отчаяние, и искала защиты возле отца. Уже опасно раненный двумя выстрелами, Черный Медведь отступил на край бездны и потерял равновесие. Он чувствовал, что падает, тогда, инстинктивно, а может быть, и по последнему чувству бешенства, он протянул руки, чтоб удержаться, уцепился за меня, приподымавшегося и еще оглушенного борьбой, заставил меня пошатнуться, и мы оба скатились в бездну, он с хохотом торжества, а я с криком отчаяния. Простите, что я так подробно рассказываю вам последнюю развязку этой битвы, но я принужден входить в эти подробности, чтобы дать вам понять по какой счастливой случайности я был спасен, когда считал себя погибшим безвозвратно.
— Продолжайте, продолжайте, — сказал охотник, — я вас слушаю с величайшим вниманием.
Дон Марсьяль продолжал:
— Индеец был ранен очень опасно, его последнее усилие, в которое он вложил всю оставшуюся у него силу, стоило ему жизни: меня увлекал труп, потому что в несколько секунд, в которые продолжалось наше падение, он не сделал ни одного движения. Бездна была не так глубока, как я предполагал: в ней было едва футов двадцать пять; склоны были устланы растениями и травами, которые не допустили вертикального падения. Черный Медведь первым упал на дно, а я упал на него; его тело смягчило мое падение, которое, однако, было так сильно, что я лишился чувств. Сколько времени оставался я в таком состоянии — не знаю, но, по расчету, сделанному мной после, мой обморок продолжался по крайней мере два часа. Пришел в себя я от холода, вдруг охватившего меня. Я раскрыл глаза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64