– Вот кто покажет нам путь к племени – этот шакал, прихвостень волка.
Пока Муна промывала Лану раны на груди и боку, он продолжал говорить быстро и возбужденно.
– Теперь шакал захочет удрать к стае, ведь он остался один. Мы пойдем за ним… Соба покажет нам его след…
Мальчик скрипнул зубами от боли.
– Зурра позови… Один пропадет тут без огня…
– Позову.
– Шкуру медведя оставьте – тяжелая…
– Ладно.
– А волчью возьмем…
Слабость стала одолевать мальчика. Муна устроила ему ложе, подстелив оленью шкуру, и Лан не то заснул, не то забылся в обмороке. У ног его прилег и соба, чутко поводя во сне ушами. Но волк насторожился и поднял голову.
Девочка обернулась. У дымящегося дерева стоял Зурр. Лукавые искорки вспыхнули в глазах Муны.
– О храбрый Лан! Ты погиб по вине Зурра. Он хотел этого.
– Вуа! – завопил Зурр, падая на землю. – Нет, нет, Лан! Зурр не хотел.
– Хотел! – Муна повернула к нему гневное лицо. – Кто добыл огонь? Лан. Кто убил медведя? Лан. Кто убил этого волка? Опять Лан. А ты, Зурр, нарушал обычаи племени! Хотел стать первым охотником, вождем.
– Нет, нет! Зурр не будет!
– Станешь ли ты слушаться Лана как первого охотника, если я оживлю его?
– Да.
Потихоньку завывая и бормоча непонятные слова, как это делал Черный Ворон, Муна подняла с земли сухой листок, перетерла его в порошок и насыпала в нос «мертвецу».
– Апчхи! Чхи! – ожил «первый охотник».
Зурр остолбенело раскрыл рот, потом подполз на четвереньках к Лану и потрогал его рукой.
– А я видел Лика, – потягиваясь, сказал Лан. Муна хохотнула.
– Ты же был в стране предков, я оживила тебя. – И девчонка хитро подмигнула мальчику.
– Ты первый охотник – это Зурр говорит тебе…
Лан не обрадовался словам Зурра.
– Нет. Не будем спорить. Пусть ты, Зурр, будешь первый, пусть. Лишь бы дойти нам, лишь бы сказать людям последнее слово Ауна.
ДРУГ НАШ, СОБА
Решено было идти немедленно. Лан встал. Муна присыпала золой его рваную царапину, которая шла поперек груди и заканчивалась на боку. Голова у мальчика кружилась, но он превозмог слабость.
– Соба, найди нам старого шакала, – сказал он волку. Тот взглянул на мальчика, но не сдвинулся с места.
– Нам нужно найти дорогу к племени, – пояснила зверю Муна. – Там и твоя стая живет.
Зверь явно не понимал, чего от него добиваются. Тогда Лан поднял с земли клочок грязно-рыжей шерсти шакала и показал его волку.
– Твоего врага найди.
Только теперь волк понял. Понюхал клочок, брезгливо чихнул и затрусил вперед, уставив нос в землю.
След кружил по долине, то забирался в густые заросли ежевики, то петлял между камнями у черных скал. Но вот он перестал петлять: шакал направился прямехонько в горы.
На другой день ребята нашли окровавленные перышки птенца скалистого голубя, доставшегося на завтрак шакалу, а потом у воды увидели четкие отпечатки шакальих лап.
Друг-соба вел правильно.
Стояло свежее горное лето. Днем солнце припекало нещадно, ночью без огня не согреешься. С каждым новым подъемом, с каждым днем пути становилось прохладнее. Воздух здесь, на высоте, был так прозрачен, что дальние склоны, вершины и скалы казались близкими, казалось, к ним можно прикоснуться рукой.
Далеко внизу остались фруктовые заросли с кисловатыми наливающимися плодами, пестрые теплолюбивые птицы.
Опять голодно стало ребятам: некогда охотиться, страшно потерять след шакала. Много дней упрямо шли все вверх и вверх.
Устали ребята, особенно Лан. Часто останавливается передохнуть, подолгу пьет воду из гремячей горной речки.
Как-то утром он не смог подняться.
– Один день останемся тут, – сказал, виновато улыбаясь. Муна обрадовалась:
– Зурр, ты хороший охотник, ты добудешь пищи. Соба пойдет с тобой.
Но волк не пошел, как ни звал его Зурр, как ни манил. Привалился к спине Лана и стал зализывать израненные, порезанные на острых камнях лапы.
Муна осмотрела царапину на груди мальчика и недовольно покачала головой. Сколько дней прошло, а рана все кровоточит.
Здесь, на высокогорных лугах, травы поднялись уже по пояс: колокольчики, незабудки, подмаренник, альпийская гречиха, герань, подорожник… Не знает Муна названий трав, зато хорошо помнит, какая от чего лечит, хорошо помнит, что говорила о травах старая Уруна. И песню Муна поет не простую, Урунину песню, целебную. Тоненький ее голосок, словно щебетание зорянки, звенит на лужайке.
Вернулся Зурр. Птичьи яйца принес: синие, зеленые, белые, крапчатые. Много! Больше, чем пальцев у человека. Но мелкие, как боярка. Высыпал на траву возле Лана, поманил за собой Муну.
Подошли к высокой скале. Зурр указал на вершину.
Над высоким гладким уступом навис край большого гнезда, да не дотянуться Зурру до уступа, чтобы вскарабкаться на вершину скалы. Уперся мальчик лбом в скалу, подставил сцепленные за спиной руки и плечи Муне: с плеч уже легко забраться на уступ…
На плоской вершине нашла девочка три большущих гнезда из толстых грубых палок. В двух гнездах на мягких шерстяных подстилках – крупные, в два Муниных кулака, яйца. В третьем – два уродливых птенца и хозяин, черный аист. Увидел Муну, клювом щелкает, прогоняет.
Стоит девочка в нерешительности: надо больного Лана накормить, да птиц жаль обидеть, птиц, которые приносят тепло, Новое Солнце.
– Большая черная птица, – обратилась она к аисту, – я Муна, дочь Гордого Луня. Мы, дети племени таж, не враги тебе. Лан болен и голоден, ему нужна пища…
Аист перестал щелкать клювом и поглядывал на девочку то одним, то другим глазом.
– Не сердись, я возьму вот столько яиц. – И Муна показала птице три пальца.
Но только сделала она движение к крайнему гнезду, как аист снова сердито щелкнул клювом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47