– Они привезли меня в свой дом, они сказали мне, что это люди Магнуса убили графа Эдвина…
– Что! – от неожиданности Вальтеоф с силой сжал его руку. – Ты уверен?
– Да, они сказали, это за то, что он оставил графа Моркара и не дрался с ними при Эли. – Он снова закашлялся и затем продолжил: – Я сказал им, что они – убийцы, убили Эдвина. Они говорили страшные вещи о вас, которых я не мог вынести, но я не мог с ними драться, они стали бить меня.
– Нож! – с силой спросил Хакон. – Кто ударил ножом?
– Я думаю, Магнус. Я не знаю. Их было так много. Они смеялись. О, Боже, избави меня от них, дьявол, дьявол! – Он весь дрожал в руках Вальтеофа, вспомнив о доме Карла, где его сыновья издевались над ним.
– Боже! – Торкель схватился за меч. На его лице было выражение смертельного гнева, и Хакон, стоявший на коленях рядом с Ульфом, закричал:
– Что нам делать, господин? После этого мы не можем позволить им жить.
– Клянусь Богом, нет! – зарычал Осгуд. – Разве сын Альфрика не будет отомщен? Господин, позволь нам поехать в Сеттрингтон, с этим надо покончить раз и навсегда. Убиты твой дед и теперь этот мальчик.
Вальтеоф прижал к себе Ульфа, стараясь его успокоить. Он сам дрожал, вся его любовь к Альфрику взывала об отмщении. Он вспомнил слова Альфрика: «Если я погибну, позаботься о моем сыне», – и свой собственный ответ: «Он будет мне как родной». И как же он сдержал эту клятву? Ульф умирал у него на руках, потому что он был человек из дома Сиварда и дом Карла обрушил на него свою месть.
Черное чувство поднялось в нем. Эта трагедия произошла, потому что он был тем, кем он был. Каждое оскорбление Магнуса, брошенное ему в лицо, особенно же воспоминание о невидящих глазах Эдвина, и более всего этот мальчик у него на руках, – все требовало отмщения.
– Убейте их, – сказал он, сжав зубы, – убейте их! Сожгите их дома, никого не оставляйте, – никто не слышал, чтобы он когда-нибудь так говорил.
Они вскочили на лошадей, но Ульф закричал, широко открыв глаза.
– Только не Кнута, не Кнута, он пытался их остановить.
Вальтеоф встал, прижав мальчика к груди.
– Оставьте Кнута в живых, но только его.
Они бросились вперед, даже обычно спокойный Торкель скакал во всю мочь, а Вальтеоф остался на пыльной дороге с Ульфом на руках, и только Оти стоял рядом, как всегда под рукой, его скуластое лицо сморщилось от горя. Медленно они шли к дому, Оти вел лошадь, Вальтеоф нес свою ношу. Когда он вошел в дом, засуетились слуги, неся воду и полотенца. Осторожно положив Ульфа, он сам обмыл ему рану, но паренек умирал, и он знал это.
– Кто-нибудь, приведите священника, – сказал он и, подняв голову, увидел Эдит, стоявшую рядом со скамьей, на которой лежал Ульф. Она была бледна и сжимала руки. – Это ты сделала, – сказал он, это было так, будто он ее ударил. Она не пошатнулась от удара, не вскрикнула, только смотрела на Ульфа, и трудно было понять, что за выражение затаилось в ее темных глазах. Затем она наклонилась посмотреть рану. Ульф застонал; ясно было, что уже ничего нельзя сделать. Эдит выпрямилась. Она ничего не сказала. Ульф открыл глаза и увидел графиню.
– Я пытался, – сказал он, – но весь удел сожжен. – Его взгляд перешел с потрясенной графини на его господина. – Я сказал им, что я ваш человек, – гордая улыбка появилась у него на лице, – так же, как и мой отец.
– Я и не ожидал от тебя ничего другого, сынок, – сказал Вальтеоф, и голос его дрогнул. – Пришел священник, постарайся вспомнить…
Ульф выглядел удивленным.
– Я не понимаю, сейчас мне совсем не больно. – Он посмотрел на Вальтеофа, еще шире улыбнулся, и затем его голова поникла на грудь графу, как раз тогда, когда в зал вошел священник.
Вальтеоф продолжал стоять на коленях, понимая, что мальчик мертв, но он не мог ни пошевелиться, ни выпустить его из рук. Наконец, Оти вместе со священником осторожно высвободили тело из рук графа.
Долгие часы он сидел рядом с телом, слушая молитвы, смотря, как женщины делают свое дело, все слыша и ничего не видя. Его домашние проходили мимо, говоря шепотом. Однажды Эдит подошла к нему, положила ему руку на плечо и просила его пойти с ней, но он не обратил на это никакого внимания. Страшный гнев покинул его, осталась одна опустошенность. Оти подносил ему вина, но он только качал головой. Он сидел, окруженный тенями: когда-то здесь был король Гарольд, когда-то рядом был Альфрик, и они пировали все вместе на свадьбе Гарольда и сестры Эдвина, так давно. Казалось, прошла вечность. Он вспомнил смех Альфрика, и широкую улыбку, которую Ульф унаследовал от отца; он думал о Леофвайне, своем любимом друге, о котором он так давно не вспоминал и которого никто, даже Торкель, не мог заменить. Он думал о Гурте и других своих друзьях юности. О смерти, на которую он послал своих людей, он не думал, его охватило что-то вроде паралича – сама его человеческая природа противилась страшным воспоминаниям. Борс подошел к своему господину и сел рядом, положив голову на лапы, бдительно следя за ним желтыми глазами, но Вальтеоф даже не потрепал его как обычно. В доме стало холодно, и Оти накинул ему на плечи плащ. Эдит нигде не было видно. Все развернули свои тюфяки, но никто не спал; стало темно, и кто-то зажег факел. Вальтеоф положил голову на руки, смотря в спокойное лицо Ульфа – кровь смыта, и только видны были синяки на белой коже.
Около полуночи послышался цокот копыт, и вошли Торкель, Осгуд и Хакон в сопровождении других воинов. Они остановились на пороге и затем прошли вперед, вглядываясь в мертвого мальчика и крестясь.
– Сделано? – спросил Вальтеоф.
– Да, мой господин. Гнездо очищено, никого не осталось в живых, только Кнут, как вы велели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107