Люди, не обладающие властью, думают лишь о настоящем. Что касается меня, то, будучи звеном в длинной цепи людей, выполнявших одну и ту же задачу, я вынужден думать о поколениях, которые придут за нами. Мои народы не всегда понимают причинность моих действий, но я завоевал их доверие, потому что они смутно чувствуют, что их император и король беззаветно работает для них… Если мы откажемся от нашей миссии, сын мой, если династия прекратится, ныне объединенные народы разделятся и начнут вести братоубийственные войны. На месте процветающей и славной империи, которую твои предки складывали по камушку, останется горстка государств, слабых, уязвимых, со страхом смотрящих в свое завтра, границам которых будут угрожать мощные соседние державы… Ты же понимаешь, Рудольф, что невозможно опровергнуть то, о чем я тебе говорю.
При других обстоятельствах Рудольф был бы счастлив впервые в жизни вступить с императором в политическую дискуссию. Теперь было слишком поздно, на карту оказались поставленными не сорок миллионов жителей и сама империя, а жизнь его и Марии. Рудольфу стало совсем не по себе. Ему противостоял искушенный противник, навязавший сражение на своей территории. Рудольф неминуемо обречен на поражение. Лучше бы разом порвать все, спастись бегством… Проявив слабость, принц не решился на такой шаг и все-таки ввязался в спор:
– А не является ли служение ради будущего ничем иным, как самообманом? Народы никогда не бывают довольны, они постоянно жалуются, они неблагодарны. Да и неизвестно, что может случиться. Ураган может обрушиться на нас с севера. Где сказано, что наша тысячелетняя династия будет продолжаться бесконечно?
– Не знаю, – заметил император, – иногда и у меня появляются сомнения. Возможно, я буду последним императором. И все же наш долг от этого не меняется. Солдат не обсуждает приказов. Скоро наступит твоя очередь взять бразды правления в свои руки. Я рассчитываю на тебя.
Глухим голосом, будто обращаясь к самому себе, Рудольф промолвил:
– Единственное, что имеет значение, – это чтобы бразды правления были переданы. Упавшего солдата заменяет другой.
Император вздрогнул при этих словах. Неужели так рассуждает его сын, представитель династии Габсбургов? Вот они – бок о бок, двое мужчин одной крови. Однако их разделяет бездна. Император сидел неподвижно, опустошенный, не зная, что делать.
Вдруг с Франценсплац донесся звук горна, оповещающий о смене караула. Сорокалетнее царствование приучило императора наблюдать за прохождением батальона, который в этот час вступал во дворец. Каким бы делом он в данный момент ни был занят – давал ли аудиенцию или председательствовал на совете, – он отвлекался, шел к окну, и его сердце солдата по-особому радовалось строю бравых солдат, которых он готовил для защиты империи.
В этот раз, как и всегда, он встрепенулся, услышав звук горна, и подошел к окну. Рудольф последовал за ним. Бодрые звуки военного марша донеслись до них, и враждебная атмосфера салона преобразилась. Теперь здесь находились два человека одной профессии, со знанием дела наблюдавшие спектакль, к которому оба были причастны.
– Полк тирольских егерей, – отметил император. – Какой шаг, какая осанка!
– Это выходцы из Мерана и Инсбрука. Они исключительно выносливы и никогда не жалуются.
– Ты знаешь, новый устав содержит много прогрессивного в области подготовки новобранцев. Большая часть этих солдат – всего полгода в казармах. И вот видишь, каков результат.
Они беседовали теперь как люди, которые с юных лет носили военную форму и никогда с ней не расставались. Они забыли о своих разногласиях.
Внезапно император взял сына за руку.
– Ты солдат, как и я. Мы можем найти общий язык… Посмотри на этих молодцов. Они молоды, у них вся жизнь впереди… Они не знают меня и ничего от меня не ждут. Для них я только воплощение тяжелой военной службы… Но если завтра случатся осложнения, какой-нибудь ураган с севера, как ты говоришь, обрушится на нас, я обращусь к ним, и они ответят на мой призыв все, как один, чтобы отдать самое ценное – свою кровь!.. Ты думал над этим, Рудольф? И ты, мой сын…
Пока император говорил, отчаяние Рудольфа достигло предела. Император с неповторимой виртуозностью проигрывал ему мелодию, которая заставляла звучать самые чувствительные струны его души. В этом приеме было нечто вероломное. Казалось, император подстроил появление военного оркестра в определенный час, чтобы придать своим аргументам больше пафоса, наподобие того, как в мелодрамах в самые драматические моменты смычковые берут верхние ноты, подхлестывая нервы зрителей. „Я не попаду в его сети, – думал Рудольф, – но как ускользнуть от них?“
Он больше не слушал отца и повторял про себя слова, сказанные ранее императором: „Я поступлю, как сочту наиболее целесообразным“. Именно к этому выражению он прибегал, когда хотел отложить ответ на просьбу, в которой уже решил отказать. Над этой фразой иногда посмеивались в семье, когда обстоятельства тому благоприятствовали. Теперь она имела точный смысл: император, единолично распоряжавшийся всем состоянием и имуществом дома Габсбургов, не даст сыну ни гроша, если тот покинет Австрию… „Я поступлю, как сочту наиболее целесообразным“ – это было ничем иным, как шантажом с целью вынудить его порвать с Марией, шантажом тем более абсурдным, что теперь разлучить их было невозможно. Император со своим непробиваемым упрямством и черствым сердцем поймет это слишком поздно, когда они оба умрут… Но пока, сдерживая нараставший в нем гнев, Рудольф сохранял ясность ума… Ему надо было прибегнуть к хитрости, иначе отец не отпустит его, не взяв с него обещания… Чего стоила бы клятва, вырванная в таких условиях?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51