У нее не было ни еврейской звезды на рукаве, ни желтой отметины на спине. Тем не менее, видно было, что она еврейка. Внимание остальных женщин привлекло состояние ее лица. На скуле у нее явно виднелся синяк, но не подлежало сомнению, что Гет совершенно не стесняется демонстрировать состояние своей прислуги перед гостями из Кракова. Обе женщины и Шиндлер обратили внимание не только на синяк на лице, но и на багровое пятно, показывающееся из-под воротничка в том месте, где ее хрупкая шея переходила в плечи.
Амон Гет не только не оставил девушку без внимания, но, наоборот, повернувшись к ней вместе со стулом, широким жестом руки продемонстрировал ее собравшейся компании. Герр Шиндлер не был в этом доме шесть недель, но его информатор сообщил ему, что отношения между Гетом и девушкой носят извращенный болезненный характер. В компании друзей он использовал ее, как предмет для разговоров. Скрывал же он ее, лишь когда ему наносили визит старшие офицеры не из района Кракова.
– Дамы и господа, – воззвал он, изображая вдребезги пьяного конферансье из кабаре, – разрешите представить вам Лену. После пяти месяцев пребывания у меня, она наконец научилась вести себя и управляться на кухне.
– Насколько я могу судить по ее лицу, – заметила высокая девушка, – она нередко натыкается на кухонную мебель.
– Что ее ждет и впредь, – с утробным смешком сказал Гет. – Да. И впредь. Не так ли, Лена?
– Он суров с женщинами, – гордо сказал шеф СС, подмигивая своей высокой соседке. В намеке Шернера не было ничего оскорбительного, поскольку он имел в виду только еврейских женщин, а не женщин вообще. И намекая на еврейство Лены, Гет давал понять, что она понесет наказание то ли публично, в присутствии гостей за обедом, то ли позже, когда друзья коменданта разъедутся по домам. Шернер, будучи начальником Гета, мог бы приказать ему прекратить издеваться над девушкой. Но это внесло бы плохую нотку в дружескую атмосферу, царящую на вилле Амона. Шернер явился сюда не в роли начальника, а как друг, коллега, любитель изысканной кухни и обольститель женщин. Амон, конечно, был странной личностью, но никто не мог сравниться с ним в искусстве устраивать приемы.
Далее была подана сельдь под соусом и поросячьи ножки, с отменным вкусом приготовленные и украшенные гарниром стараниями Лены. Мясо собравшиеся запивали густым красным венгерским вином; братья Рознер изобразили стремительный чардаш, атмосфера в обеденном зале все разряжалась и офицеры скинули форменные френчи. Разговоры крутились, главным образом, вокруг военных контрактов. Мадритч, производивший форменную одежду, выслушивал вопросы относительно своей фабрики в Тарнуве. Удалось ли заключить с инспекцией по делам вооруженных сил контракты столь же выгодные, как и на его фабрике в Плачуве? Мадритч обратился за справкой к Титчу, своему худому, сдержанному управляющему. Гет внезапно сделал вид, что занят делами, как человек, в середине обеда вспоминающий о неотложных обязанностях, с которыми необходимо покончить сегодня же и которые взывают к нему из темноты служебного кабинета.
Девушки из Кракова откровенно скучали; сидящая справа тонкокостная полька с блестящей помадой на губах, которой было лет восемнадцать, но никак не больше двадцати, коснулась рукава смокинга Шиндлера.
– Вы не военный? – пробормотала она. – Вам бы очень пошла форма.
Все начали ухмыляться – включая Мадритча. Тому пришлось на краткое время в 1940 году облачиться в мундир, пока не было признано, что его предпринимательские таланты куда существеннее для военных усилий. Но герр Шиндлер пользовался таким влиянием, что вермахт никогда не покушался на него. Мадритч со знанием дела посмеялся.
– Нет, вы слышали? – обратился ко всему столу оберфюрер Шернер. – Малышка увидела нашего предпринимателя в роли солдата. Рядовой Шиндлер, как вам нравится? С одеялом на плечах хлебает кашу из своего котелка. Где-то под Харьковом.
В присутствии Шиндлера в элегантном смокинге, это в самом деле была странная картина, и Шиндлер сам расхохотался, представив себя в таком виде.
– А ведь случилось... – сказал Бош, пытаясь щелкнуть пальцами, – случилось... как его имя, того, из Варшавы?
– Тоббенс, – с ходу вступил в разговор Гет. – Это с Тоббенсом случилось. То есть, чуть не случилось.
Шеф СД Чурда сказал:
– Ах, да. Вроде в самом деле с Тоббенсом.
Предмет разговора был варшавским промышленником, крупнее и Шиндлера и Мадритча. И весьма преуспевающим.
– Хейни, – продолжил Чурда (Хейни – это был Генрих Гиммлер), – прибыл в Варшаву и приказал людям из армейской инспекции: «Вышвырнуть всех долбаных евреев с фабрики Тоббенса, а его самого в армию и... и послать на фронт». Вот именно, на фронт! А затем Хейни приказал моим коллегам тут: «Изучите его бухгалтерские книги под микроскопом!»
Тоббенс был предметом обожания инспекции по делам вооруженных сил, что выражалось для него в выгодных контрактах, а для них – в обилии подношений. И лишь протесты инспекции спасли Тоббенса, торжественно сообщил Шернер, после чего, склонившись к своей тарелке, одарил Шиндлера широкой улыбкой:
– В Кракове этого не будет, Оскар. Мы слишком любим вас.
В то же мгновение, скорее всего, для того, чтобы продемонстрировать, с каким теплом все собравшиеся относятся к герру Шиндлеру, промышленнику, Гет поднялся на ноги и затянул мелодию без слов, в унисон с тактами из «Мадам Баттерфляй», которые старательно выводили братья Рознеры, как и подобает настоящим артистам, пусть даже судьба и обрекла их на существование на проклятом заводе в пределах проклятого гетто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158