– Как посмел ты, подлый раб, поднять руку на моего воина?! – закричал Ак-ходжа.
– Не стерпел обиды, вот и вдарил, – сплевывая кровь, ответил мужик, когда посольский толмач перевел ему слова царевича. – Пущай и не дерется: ноне мы Орде боле не подвластны.
– Не подвластны?! Сейчас ты это увидишь! Ты знаешь, что бывает за оскорбление ханского посла?
– Знаю, – ответил мужик, обращаясь к толмачу. – Смерти мне все одно не миновать, так скажи ты своему послу… – и он добавил такое, что толмач в растерянности уставился на него, не решаясь переводить.
– Что он сказал? – нетерпеливо спросил царевич.
– Он сказал… Я не могу повторить этого, пресветлый оглан!
– Говори! – в бешенстве крикнул Ак-ходжа.
– Этот грязный урус, да испепелит его Аллах своим гневом, очень плохо сказал про твою почтенную мать, пресветлый оглан…
Дерзкого мужика, по повелению Ак-ходжи, посадили на кол, всех остальных перепороли, село разграбили и сожгли. Пока занимались всем этим, – спустились сумерки, и отряд расположился на ночлег тут же, на опушке леса, в ста шагах от догорающей деревни.
Ночь прошла спокойно. Но наутро, когда отдан был приказ выступать, к царевичу явился один из десятников и доложил, что из его десятка исчезли два воина. Минуту спустя подошли еще двое и сказали, что у них тоже недосчитывается по одному человеку. Бегство из войска было в Орде крайне редким явлением, и потому Ак-ходжа сразу подумал другое.
– Наверное, всю ночь забавлялись с русскими женщинами и теперь спят где-нибудь в лесу, – сказал он. – Разыскать сейчас же этих похотливых псов и привести ко мне! Искали долго. Наконец в версте от опушки услышали стоны и на маленькой лесной поляне нашли всех четверых, посаженными на колья. Один их них еще смог рассказать, что ночью, когда он вошел в лес по своей надобности, его оглушили ударом по голове и принесли сюда. Остальное пояснений не требовало. Покарать за это было некого, так как ночью все жители сожженного села исчезли и Ак-ходжа хорошо понимал, что их теперь не найти в расстилающихся вокруг лесных чащобах. Он распорядился прикончить несчастных, чтобы прекратить их мучения, и трогаться дальше. Следующее село на пути движения татарского отряда оказалось покинутым жителями. Грабить в нем тоже было нечего потому, что крестьяне попрятали или унесли с собою весь свой скарб и угнали скотину. Приказав спалить село, Ак-ходжа продолжал поход. В этот день он миновал еще одну такую же безлюдную деревню, – велел сжечь и ее, –
а ночью у него снова убили двух воинов и у нескольких выпущенных на пастбище и стреноженных лошадей оказались перерезанными сухожилия.
Так, изредка продолжая встречать на своем пути покинутые населением деревни, Ак-ходжа ехал еще три дня. На ночлегах он теперь выставлял усиленную охрану, да и люди его научились осторожности, а потому никаких потерь в отряде больше не было. На четвертый день он подошел к укрепленному городку Курмышу, рассчитывая на его жителях отквитаться за все, но ворота города оказались запертыми. Тщетно Ак-ходжа, именем великого хана, требовал отворить их и впустить его в город, – со стен ему отвечали насмешками и бранью.
В ярости Ак-ходжа попробовал взять городок приступом, но был отбит, потеряв человек сорок убитыми. Понимая, что у него слишком мало сил и времени для осады, царевич, – пообещав еще возратиться сюда и стереть Курмыш с лица земли, – двинулся дальше, к Нижнему Новгороду, куда и прибыл два дня спустя, встреченный всеобщей враждебностью. От самого въезда в город до княжеского дворца толпа провожала татар оскорблениями и угрозами, на которые Ак-ходжа не решился ответить применением силы, сознавая, что это может привести к немедленной расправе с ним и с его людьми.
Весь накопившийся гнев он излил на Нижегородского князя. Тыча ему под нос ханскую пайцзу и топая ногами, посол перечислял все свои обиды и кричал, что едва возвратится он в Сарай, – оттуда двинется огромная орда, которая обратит Нижегородскую землю в пустыню.
Престарелый князь Дмитрий Константинович, никогда не отличавшийся мужеством и на своем веку немало претерпевший от татар, испугался не на шутку. Он сбивчиво и бестолково оправдывался, сваливая всю вину на Мамая, который дал себя побить Московскому князю, и на этого последнего, – своей победой подорвавшего уважение русского народа к Орде.
– В моей земле это еще ништо, – сказал он под конец, – одно озорство, не более. Вестимо, виновных я велю разыскать и покараю их так, чтобы другим неповадно было, и ты, пре-светлый царевич, на то обиды не держи. А вот поедешь дальше, сам увидишь, что будет в московских землях, – там народ вовсе потерял страх к татарам! Я тебя от чистого сердца упреждаю: лучше бы ты туда и не ездил, – перебьют в пути всех вас, до единого. А великому хану, да сохранит его
Господь на долгие годы, доведи, что выйти из его воли я и в мыслях не имею, и скажи, что Суздальско-Нижегородский князь первый ему на Руси слуга!
Но понадобилось еще много уговоров, покаяний и подарков, чтобы умилостивить посла. Наконец Ак-ходжа смягчился, сказал, что готов предать забвению все происшедшее и обещает князю ханскую милость, если он поклянется никогда не держать сторону врагов великого хана. Дмитрий Константинович, радуясь, что так дешево отделался, сейчас же дал требуемую клятву.
Однако, в связи со всем пережитым по дороге, – совет Нижегородского князя не ехать в Москву показался Ак-ходже весьма разумным. Но исполнить волю великого хана все-таки было нужно. Пройденный путь наглядно показал, что большой отряд татар на Руси привлекает к себе слишком много внимания и ненависти, а потому, перепоручив свою миссию одному из сопровождавших его князей и приказав ему взять с собою только десяток нукеров, сам царевич остался ожидать своего гонца в Нижнем Новгороде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72