Пояса мраморных гирлянд и украшений, головы фантастических животных и людей были высечены с таким количеством прорезей, что внутренние помещения хорошо освещались и оттуда, не будучи видимым, можно было обозревать трибуны и арену.
— Мы желаем благоденствия и победы базилевсу. Но ты, наилучший, узнай, бог свидетель, мы более не в силах выносить обиды. Если мы назовем обидчиков, еще более усилится их ярость, — пожаловался старшина дема Манассиос.
— Не знаю, о ком ты говоришь, — ответил Глашатай.
По этикету в Глашатае видели как бы самого базилевса и обращались к нему, как к Владыке Империи.
— Ты знаешь, ты знаешь наших обидчиков, трижды Августейший, ты знаешь имена наших мучителей, — возразил Манассиос. Он старался говорить очень громко, чтобы его слышали трибуны.
— Никто не делает вам зла, я не знаю таких людей, — возразил Глашатай.
— Это спафарий Колоподий, о Величайший! И квестор Трибониан. Так же Иоанн Каппадокиец. И префект Евдемоний!
— Ты лжешь! — сказал Глашатай. — Эти люди не общаются с прасинами!
Манассиос собирался ответить, но его опередил другой старшина прасинов. Резким голосом он выкрикнул:
— Что бы там ни говорилось, наши мучители испытают участь Иуды и Каина! Бог накажет их!
— Ты оскорбляешь правящих! — грозно поднял руку Глашатай.
— Пусть так! Кто творит преступления, того постигнет участь Иуды!
Трибуны прасинов поддержали старшину ревом и криком, в которых можно было разобрать:
— На виселицу! На сук, в воду!
Глашатай, недаром избранный на такую должность, могучим голосом ответил на крики толпы:
— Молчите, еретики, иудеи, манихеи, самаритяне!
Это было немалое оскорбление. Манихейская ересь каралась сожжением на костре, иудеи и самаритяне после недавних восстаний находились вне закона.
— Ты жестоко обижаешь нас, но да сохранит нас Господь и тебя одинаково, — скромно ответил Манассиос.
Между обращением к Глашатаю и его ответом всегда происходила небольшая пауза: Глашатай, стоя у края кафизмы, произносил слова, которые ему подсказывали сзади. Часто это были слова самого базилевса.
Глашатай не знал, чьи слова были ему поданы, но сумел передать их злую иронию:
— Я советую вам принять святое крещение!
— Мы готовы, — с той же иронией ответил старшина прасинов.
Через несколько секунд Глашатай разразился угрозой:
— Замолчите, не нарушайте более благочиния игр! Или вы все будете казнены.
Раздались негодующие крики прасинов. Манассиос нашелся раньше, чем кто-либо из старшин:
— Да, мы знаем, имеющий власть имеет силу заставить почитать себя. Да не будет твое Величие раздражено нашими жалобами. Ведь Божественный тем самым умеет быть терпеливым к несчастным. Мы же более не знаем даже дороги в Палатий. Если мы и попадаем в город, то лишь когда нас везут на казнь. Справедливо ли это?
— Всякий свободный человек, не раб, может ходить везде, где захочет.
— Да, Августейший, — подтвердил Манассиос, — но у нас отнимают свободу, хотя мы и не рабы. Нас грабят, венеты насилуют наших женщин. А судьи карают нас же. Ибо судья, решающий по справедливости, подвергается риску лишиться жизни.
Базилевсы всегда поддерживали какой-нибудь из «цветов» из естественного желания разделить народ Византии еще одним способом.
Партии ипподрома. Кроме синих и зеленых, на равных с ними правах развевались белые и красные плащи. Не цирковые развлечения делили подданных на венетов и прасинов.
Среди венетов преобладали богатые владельцы подгородных вилл с земельными угодьями, патрикии и сенаторы, богатейшие купцы. Симпатия предшественника Юстина Анастасия была отдана прасинам. Это объяснялось своеобразно демократическими настроениями покойного базилевса и его благоволением к монофизитской догме: среди ремесленников и меньшого люда, который составлял большинство прасинов, было много монофизитов. Во времена Анастасия прасины зачастую бывали обидчиками венетов. Однажды после бегов прасины сделались зачинщиками драки, в которой пало три тысячи венетов. На сторону прасинов стали деклассированные и уголовные элементы столицы. С выгодой для себя они объединились в шайки, бесчинствовали, нагло давили на суды и городские власти.
Со времени Юстина благоволение Палатия перешло к венетам: утверждали, что большое значение имели строгий кафолицизм Юстина и Юстиниана и старая ненависть к прасинам со стороны мстительной, всегда помнящей обиды Феодоры. Шайки, поддерживавшие прасинов, чуя изменение ветра, перекинулись к венетам. Произвол все усиливался. Венеты сторицей вымещали на прасинах старые обиды.
Как видно, Юстиниан не собирался навести в городе порядок. На горькие и правдивые слова Манассиоса Глашатай грубо ответил:
— Бойтесь за свои души, вы преступники, и петля закончит ваши дни!
Старшина, уже однажды опередивший ответом Манассиоса, закричал не менее громко, чем Глашатай:
— Ты так говоришь? Запрети тогда наш цвет! Ты сам позволяешь убийцам лишать нас жизни. И ты еще казнишь нас? Хорош у нас источник жизни! Так тебя называют, а ты — умерщвляешь! Да не родились бы твои деды и твой отец. Кого они произвели на свет! Нас убивают каждодневно и многих!
Синие ответили со своих трибун раньше, чем Глашатай получил подсказку:
— Все убитые убиты прасинами же!
Вставая с каменных ступеней, прасины вопили:
— Вы, вы убийцы! Вы грозите смертью даже судьям!
— О Величество! — воззвал Манассиос. — Вмешайся и рассуди, кто виновен.
— Прасины, — выкрикнул Глашатай, — вы виновны!
— Пожалей нас, Владыка, — просил Манассиос. — Ведь уничтожают святую истину. Если верно, что бог всемилостивый управляет миром, то откуда столько бедствий падает на нас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157