Он должен поправиться.
– Безусловно! Мы были правы, определив метод лечения. Но причина, причина? Что это за невидимый яд – растворитель эритроцитов?
– Непонятно, непостижимо, Лидия Николаевна!.. Но вот что! Больному теперь лучше. Давайте ещё раз его посмотрим и поговорим с ним. Кстати, взятая мною у него в первый раз кровь была помещена в моей лаборатории в соответствующие живому организму условия. И что же вы думаете? Я очень быстро констатировал стабилизацию. Число красных кровяных шариков более не уменьшалось. Это подсказывает, что токсина в крови не было. И, действительно, никакого токсина в крови у него я не нашёл. Ведь это заставляет думать, что больной мог выжить и без нашего вмешательства! Непонятно! Не могу найти ответа!..
3
Внимательный осмотр больного вполне удовлетворил врачей. Николай с усилием, но достаточно ясно и внятно отвечал на вопросы.
Ему давали отдыхать и вновь осматривали и спрашивали.
Прощаясь, Станишевский долго не выпускал его руки.
– Будете, будете здоровы! Ещё постреляете! Немного у нас здесь отдохнёте, ну – неделю, две, а там, пожалуйста, милости просим! Я сам в молодости ружьё любил. Ведь вы в отпуску? Отлично, мы вам бюллетень дадим, по закону отпуск на время болезни продлевается. Поживите у нас!
И вдруг… вопрос в упор – сказалась жадная любознательность учёного:
– А на прощанье ещё раз прошу вас, скажите, не было ли у вас на озере какого-нибудь сильного переживания, так сказать, нервного шока, внешнего потрясения, вспомните-ка! Не здесь ли причина болезни вашей?
Веки Николая чуть дрогнули, и слабым ещё голосом он, вполне, впрочем, просто и уверенно, ответил:
– Нет, я не помню ничего особенного.
– Так. До свидания, дорогой мой. Именно до свидания, так как у меня к вам покорнейшая просьба. Вы ведь через наш город домой поедете? Вот и загляните ко мне, порадуйте вашим, к тому времени, – уверен! – цветущим видом. Болезнь ваша крайне для науки интересна. Случай с вами необычайный, скажу более – необычайнейший…
4
В глубине сознания, на границе полного мрака беспамятства возникло расплывающееся, смутное пятно: лицо Павла Ивановича. Слышался чей-то чужой голос. Инстинкт долга напоминал о записной книжке, – а потом всё исчезло…
Когда сознание возвращалось, опять вспоминалась книжка и звучал женский голос, кажется – Агаши… Потом снова всё исчезало.
Только где-то высоко-высоко вспыхивала крохотная, очень яркая искра. Она со звоном бежала по длинной, протянутой от лунного диска струне.
Николай боялся, что искра упадёт. Он изо всех сил, напрягаясь всем телом, держал струну, и искра скользила по ней с томительным ноющим звоном «ззззз» и не падала.
Он не знал, когда это прекратилось, – осталась только большая усталость. Николай ощущал свет, слышал голоса и понимал обращённые к нему слова.
Отвечая на вопросы врачей, внутренне он был занят другим. Его – молодого, физически сильного человека – не интересовала болезнь как личный вопрос. Для него важно было другое – он всё время думал только о том, свидетелем чего он был на озере.
Слушая разговоры около своей постели, Николай убедился, что необычайное свечение луны никому неизвестно. Это подтверждало его мысль о редкой концентрации явления. Он понимал также, что Павел Иванович читал записи в его книжке и, как видно, сохранил секрет.
Но последний вопрос Станишевского был всё же неприятен Николаю.
«Как же быть? – спрашивал он себя. – Написать Алёше, дяде Феде?» Из путаницы мыслей и воспоминаний последних дней всплыл и чётко обрисовался строгий образ дяди Феди – старого учёного, его умные, проницательные глаза, его суровая требовательность к себе и окружающим.
Николай позвал дежурную сестру и сказал ей:
– Будьте добры, у меня в кармане было вечное перо, нельзя ли его достать? Пожалуйста!
Через десять минут сестра вернулась из кладовой.
– Я смотрела во всех карманах – пера нет. Наверно, в дороге потерялось. Вы хотите писать? Я сейчас принесу перо и чернила.
Но когда сестра явилась с бумагой и письменными принадлежностями, Николай сказал ей:
– Простите, что побеспокоил вас, я раздумал…
– А я вам на столике всё оставлю!
– Нет, нет, я не буду писать…
Вечером, несмотря на протесты дежурного врача, беспокойный пациент районной больницы встал и прошёлся по палате.
«Довольно валяться! Нужно скорее в Лебяжье! Там я всё продумаю хорошенько, побываю на дальнем озере и тогда вызову Алёшу!», – говорил он себе.
5
Небольшая записная книжка Николая находилась в надёжных руках. Последние слова записи ясно подчёркивали важность записанного: «…чувствую полную потерю сил, прошу Павла сохранить всё в секрете…»
Впрочем, бережное отношение Павла Ивановича к записной книжке и его молчание объяснялись не только чувством дружбы и природной сдержанностью. На одной из первых страничек Павел Иванович прочёл подчёркнутую фразу:
«…Это может иметь большое научное значение, и не только чисто научное…»
Первая запись была сделана Николаем днём в воскресенье. Кратко повторяя уже известные нам особенности свечения на лунной поверхности, он писал:
«Падение космического тела на поверхность планеты может вызвать большой тепловой и световой эффект. Но это должно было бы наблюдаться всеми обсерваториями нашего полушария. В этом случае настоящие записи не имеют никакой цены, так как мы не имели нужных инструментов. Но удар метеорита о луну вызвал бы не концентрированный, а рассеянный луч света. Исключительная концентрация луча мною была проверена до того, как я разбудил Павла. Издали я едва замечал слабое свечение в камышах и в траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87