2
Зима волком подкралась к Черному лесу и к Белому морю, дохнула на водные истоки, подсушила землю. Воды посветлели и замедлили свой ход. На малых ручьях Зима натянула ледяную корочку и пустила в двинские низовья первые льдинки.
Морена понеслась над морем, растолкала мокрые осенние тучи и расчистила небо. Выглянуло Солнышко. Увидев, что нет ходу теплым лучам, родное спрятало их до весны и смотрело не грея.
Доброга приподнялся и попросился на волю. Ему стало душно и тесно уже во дворе острожка. Одинец на руках вынес брата на двинский берег. Доброга посидел около стылой воды и попросился к морю. У соленой воды он стоял, опираясь на Одинца, и долго глядел в пустые дали.
Морские водяные уснули. Из глубины без ветра шли круглые валы. Чинно, по ряду, море дышало спокойными тяжелыми волнами. Они катились не спеша не гоняясь, каждая сама по себе. Перед берегом в очередь изгибались, одевались снежными гребнями и ухали тяжелыми ударами, все как будто одинаковые, но каждая по-своему.
Не зря, не праздной шуточной забавой шумело море. Так шумит народ на Новгородском вече. Все люди равны перед Правдой, но у каждого свое лицо, свой голос, своя душа.
Тихо – громкой речи у него уж не было – старший брат спросил у младшего:
– А что там-то? За морем?
– Не знаю.
– И биармины не знают. А ты узнай.
– Узнаю.
– Большие лодьи нужны.
– Построим. Придет время.
И они опять смотрели на море. На него можно вечно смотреть. Подошли трое ватажников и встали рядом. Еще несколько человек подошли, глядели вдаль. Доброга постарался сказать погромче:
– Стройте большие лодьи. Зовите умельцев и сами учитесь.
В море, поднимаясь на круглых волнах и скрываясь между ними, мелькали темные точки.
По морю бежали биармины в своих легких кожаных лодочках, часто махали двухлопастными веслами и правили к берегу.
Водяные люди ничего не боятся. Прыгнули на гребень, а гребень взметнуло над берегом. Волна ломается. Могучая сила, как же с ней справиться? Биармин летит над пеной, как на крыльях, на него страшно смотреть. А он уж выскочил!
За биармином гонится могучее море, а смельчак бежит по обледенелым камням, не споткнется, и лодочку несет, как перо.
Минуты не прошло, и все биармины высадились на берег, к повольникам прибыли в гости.
– Пригород ставьте вместе с биарминами и берегите его, – сказал Доброга и оглянулся, будто его кто-то позвал голосом. Подходила Заренка. Тихо, одному Одинцу, Доброга шепнул: – Она меня держит. А то – ушел бы уже…
3
Доброга попросился в лес. Бывалый охотник иссох от болезни, и Одинец легко нес его. Тянет не больше ребенка. Таких не одного, а троих снес бы Одинец. Шагая по мерзлым мхам, он обходил деревья.
Вдали затих тяжкий гром морских волн. На еловых лапах висели бахромчатые лишайники, вековечные сосны мачтами лезли в небо. Доброга молча, как в знакомое лицо, вглядывался в каждое дерево, касался веток слабой рукой. На вырубке, откуда повольники брали лес для острога, староста затосковал, заскучал:
– Домой, домой…
Перед тыном поторопил брата:
– Скорее.
Во дворе Доброга захотел, чтобы его постель вынесли из-под навеса под открытое небо.
С моря надвинулась лохматая тучка. Доброга смотрел вверх, а кругом него стеснились товарищи и биармины, ожидая чего-то.
– Не обижайте их никогда, братья, – сказал Доброга про биарминов. – С ними всегда живите по нашей Новгородской Правде…
Передохнув, он продолжал:
– Для них не скупитесь на железо, делитесь всем…
Он начал задыхаться. Одинец приподнял старосту.
– Помни: ты мне обещал принять… – начал Доброга речь к брату и кашлянул. Изо рта потекла алая кровь. Одинец осторожно опустил брата на меховое изголовье.
Доброга хотел говорить еще, но не мог. Одни глаза говорили.
Он протянул руки, обнял жену и брата и отошел далеко-далеко, куда уходят все, кто честно прожил свой век, смело брал все, припасенное Матерью-Землей для человека, кто зря не чинил обиды и врагу, а за друга себя не щадил.
Застонали повольники, прощаясь со своим первым старостой, горестно завыли биармины, поминая доброго, мудрого человека.
С серого неба посыпались снежинки. Тихо-тихо каждая слетала в поисках места, где бы лечь поудобнее на
всю долгую темную зиму.
…Утомившись, застыла Мать-Земля, Берегиня… Повольники справили торжественную тризну по Доброге и собрались на вече: не годится пустовать месту, оставленному славным первым старостой.
Размышляли. Не на словах, не в спорах, – в мыслях примеряли на других и на себя тяжкое бремя старосты, которому должно будет, как делал Доброга, думать о других, – не о себе. Немногословно судили, и в суждениях молодые парни, пройдя от дома пути, где иной день надобно считать за десять, а иной – не за месяц ли равнялись разумом со старшими.
Порешили возложить бремя на Одинца: пусть же друг и побратим Доброги идет мудрым следом усопшего и тот след не портит. Отказов Одинца не приняли.
Обещаясь товарищам в верной службе, Одинец просил простить его молодость, по которой он может что-либо и не так совершить, просил у всех доброй воли на общее благо.
И впервые на ледяных берегах выбеленного Зимой моря раздались слова издревле великой непреходящей русской клятвы:
– Всегда, везде и во всем стоять одному за всех и всем – за одного!
Земля, Небо и Вода запомнили обещание…
А что за измену ждут смерть и позор, горчайший всякой смерти, о том люди не поминали. То все знали без слов…

Глава пятая
1
Зимой в двинском острожке малолюдно. Меньше трети народа осталось. Отеня ушел на зимние ловли. Он не один отправился: с ним пошли дочь Дака, Отенина женушка-биарминка, и сам Дак, тесть новгородца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153