О том уже кличут бирючи. Новые, самозванные старшины набирают дружинки и вооружают своих захребетников в подражание князю Ставру. Разделился Город…
Новгородцы оглядывались и искали, куда же позадевался старшина Гюрята? О нем ничего не слышно, и его городской двор пуст, один забытый пес гложет привязку. Добрые соседи перелезли через крепкую ограду, выручили собаку и заглянули в избы. Там наспех разбросанное добро. Вспомнили: Гюряты не было в Городе в день появления нурманнов.
Пропали старшины Коснята, Кудрой, Бонята, Голдун. Не стало многих знатных мастеров, многих простых людинов. Не стало купцов, которые соперничали со Ставром в делах, – Колта, Пелга, Чагода.
Они бежали. Когда же? Уже на следующий день князь во всех воротах поставил стражу. В Город пускали всех, а из Города выпускали лишь одиночных людей, семьями выезд воспрещался.
Стало быть, многие люди нашли время утечь, как только нурманны взяли Город. В тот день нурманны берегли волховские ворота, а другие, полевые ворота, оставались свободными.
Претерпев первый страх, иной горожанин начинал злобиться на тех, кто сразу догадался сбежать от князя Ставра с его нурманнами. Злобиться, что его не взяли и скорее него догадались искать силу в ногах, коль ее не было в руках для защиты Города.
2
Железокузнец Изяслав, уходя на первую народную встречу с князем Ставром, оставил без языка свою жену Светланку. Женщина завидела нурманнов, заслышала проклятые нурманнские рога, и ей почудились страшные дни детства. Метнулась к калитке – ноги изменили. К возвращению Изяслава Светланка пришла в сознание и еще слабым языком, но внятно просила мужа:
– Уйдем из Города, уйдем…
В белокурых косах Светланки седина не была заметна, и она оставалась такой же белой, как в молодости. У Изяслава борода и голова сделались как серебро с чернью. Он погладил хозяйку по щеке, приголубил, утешил. Какое бы ни пришло к сильному горе, на него опираются слабые. Сильному нести две ноши.
Все домашние Изяслава, кто работал в Заволховье на домницах, прибежали во двор. Справный хозяин распоряжался не мешкая, кому бежать в табун за лошадьми, кому исправлять старые телеги, кому готовить новые. В хозяйстве нашлись запасные колеса, а обтесать оси и наладить кузова для мастеров было пустым делом. Поспешно разбирались с добром, захватывая лучшее.
Не минуло четверти дня, и Изяславовы сдвинулись из гнезда, проехали не общим обозом, а по паре и по трое телег окольными улицами и соединились за Плесковскими воротами. Вскоре Город ушел назад, начался дождь и стеной заслонил беглецов.
Лошадки тянули, влегая в хомуты. Дорога вилась выгонами, полями, кустами. Бездомные шагали рядом, на телегах лежали тяжелые клади, коней берегли. У беглого самое дорогое достояние – конские ноги и холки.
Навстречу обозу с десятком вершников налетел Гюрята:
– Эй! Дай дороги! Стопчу!
– Стой, не спеши. Тебе некуда спешить. Нету больше Новгорода.
Спешившись, ведя коня в поводу, суровый Гюрята зашагал рядом с Изяславом, слушал. Они вместе шлепали по жидкой летней грязи, не слыша и не видя, как скользили лошади, не чувствуя мокрых бород и холода промокших спин.
Вместе, без слез и без жалоб, болели общей болью, считали силу нурманнов, соображали, много ли своих новгородцев пойдет к Ставру, привяжется к самозванному князю.
– Держи ко мне путь, – сказал Гюрята. – Дорогу-то знаешь?
– Знаю.
Гюрята прихватил коня за гривку, прыгнул. Он оставил на дороге двоих с приказом встречать беглых и направлять на его огнище. Сам на перекрестке свернул к знатному огнищанину Баргу, а сына с тремя вершниками погнал к другому соседу.
3
Богатое Гюрятово огнище залегло на день пути от Новгорода и на четверть дня от берега Ильменя Гюрята владел обширными полями, держал большие стада рогатого скота, много сот свиней и овец.
Во дворе Гюряты строения были низкие, крытые соломой, темные, закопченные. В дверях, чтобы сохранить лоб, приходилось пониже кланяться очагу и хозяину. Оконца затянуты бычьим пузырем, дворы плохо или совсем не мощены, – не в Городе. Все это было для Гюряты нипочем.
Зато усадьба была закрыта высоким тыном и защищена глубоким рвом, скотские загоны – как торжища, хлевы – как улицы. Зато суп в мисках всегда бывал густым, каша жирной, и ковши полны меда и пива. Все были сыты одинаково, от хозяина до сопливого парнишки-страдника. Так заведено хозяином.
Ставр никогда не жаловал Гюряту, а Гюрята – Ставра. Знатный огнищанин зло смеялся над замашками городского боярина, который, послушай Гюряту, только и умел подделываться под грека, ладиться под нурманна и рядиться готом.
Обоз Изяслава втянулся в усадьбу Гюряты после рассвета. Хозяин ждал, успев побывать у соседей. Усевшись с кузнецом на лавке, Гюрята вновь заставил кузнеца рассказать без спешки все, что было видено и услышано, каждое слово. На речь Ставра Гюрята захохотал, будто бы его развеселило. У Изяслава нехорошо повернулось сердце.
– Чему радуешься? – упрекнул мастер огнищанина.
– Тебе горе слепит очи бабьей водой, меня же оно просветляет, – возразил Гюрята.
Из Гюрятова огнища пустились чуть ли не первые гонцы по новгородским пригородам и землям. Расчетливый Гюрята выгонял посыльных парными и каждого о двуконь. Вершники Гюряты вели с собой в поводу вторых коней и, притомив первых, всегда имели свежую смену.
Поэтому Плесков (Псков), пригород Новгорода, не попал в руки посланным Ставром боярам Синему и Хабару с нурманнами, хотя они и спешили. Плесковские ворота вовремя запахнулись и не открылись на тонкое красноречие Синего, не отомкнулись хитрыми угрозами Хабара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153