Он подошел к низкому оконцу, согнул гордую спину, оперся локтями на подоконную доску и глядит, глядит на Город через оконницу, открытую для теплого ясного времени.
Чего ты не видал, боярин? Ведь сколько раз ты глядел отсюда на крыши новгородских домов, на стены, заборы, мощеные улицы! Ты знаешь, что по ночам новгородские дворы пусты, как и улицы. Или ты вздумал поглядеть, кто еще не спит в Новгороде? Час поздний. В летнем небе светло, но вечер уже прошел и кончается первая половина ночи. Находит полночь, воздух сереет недолгой мглой. Гляди не гляди – все спят.
По Волхову паутиной заплелся туман. Над ним чуть видны высокие тонкие мачты дремлющих у пристаней и причалов расшив. А нурманнских драккаров ты, боярин, не увидишь. Они встали у нижних причалов, и ты это знаешь. Ты знаешь…
Ты не увидишь и Детинца-Кремля, он за тобой, городская крепость и хранилище, стоит сзади твоего двора. Там хранится городская казна, там склады городского добра, там живут ротники, которые дали Городу клятву-роту охранять Новгородскую Правду. А крепка ли в каждой душе ротника клятва, ты знаешь.
Воины-ротники спят в очередь и держат ночную стражу на городских стенах и у закрытых ворот. Другие следят за Городом из Детинца, с высокого места, где находится большое кожаное било. Около била лежат деревянные молоты. Если загорится в Городе или случится что-либо недоброе, ротники пробьют тревогу.
Сторожа не спят. Слышен звучно-протяжный крик:
– Сла-авен Сла-авенский ко-онец…
Слышишь отзыв:
– Пло-отнический сла-авен…
Перекликаясь, ротники борют сон и, по воинскому обычаю, проверяют товарищей. Кончив славить городские концы, перейдут к улицам. От улиц – примутся за знатных людей, за концовских и уличанских старост. Дай срок, ты, боярин, услышишь и свое имя. И прозвучит твое имя среди имен первых новгородцев.
Ставр разогнулся, взялся рукой за подстриженную бороду, расправил усы. Чтой-то пальцы липкие? Забыл после густого вина осушить усы. Боярин нашел дорогой рушник, вышитый дочерью, и утерся.
Воздух за окном густо посерел. Чу, запел петух. В светлице темно. Велеть вздуть огня, зажечь свечей. Ставр подошел к низкой дверце. За ней, перед лестницей, что ведет вниз, на войлочном конике спит кощей-отрок для прислуги боярину. Нет, не надо…
3
Возвещая полночь, по дворам перекликались первые петухи. В светлице не видно зги. Заглянул бы кто – не нашел боярина.
Ставр вспоминал дни, проведенные много лет тому назад за теплым морем, Понтом Евксинским, в великом каменном городе, Восточном Риме.
В жарко-голубом небе сиял знак власти кесаря, басилевса-автократора, золотой крест на храме Софьи-Премудрости. Над мощенной каменным плитняком площадью навстречу солнцу неслась конная статуя былого кесаря Юстиниана, и бронзовый идол поднимал в правой руке шар, хвастливо изображающий якобы власть кесаря над всем миром.
А сам тогдашний живой басилевс не шел, – шествовал. Закрывая автократора, теснились сановники и евнухи с позорно-бабьими лицами в тяжелых парчовых одеждах, из которых каждая равнялась цене хорошего парусного корабля. Изнывая от жары, облитые смердящим потом, сановники показывали римскому людству меч, скипетр и шар автократора.
Купец Никомах, приятель Ставра, шептал новгородскому боярину трудные, тут же забываемые имена сановников-евнухов и рассказывал про войско – охрану басилевса, которое плыло, сияя на солнце до боли в глазах. Войско разделялось на разные отряды – сапфариев, буккеллариев, экскубиторов, моглабитов, миртаитов, которые были по-разному вооружены. Все для того, говорил Никомах, чтобы внутри войска не произошло сговора против кесаря.
Было и совсем отдельное войско – варанга из славян, нурманнов, готов под началом старшин Акалутоса и Аритмоса, несшего не меч, а серебряную ветвь дерева пальмы.
Просверкав сказочным богатством, силой и властью, басилевс скрылся как сон. Вечером Никомах, напившись хиосского вина, тешился над автократором-базилевсом, глупым, полубезумным от пьянства и несказуемого распутства, которым, как облезлым, забитым ослом, правила жена и ее быстро сменяющиеся любовники.
Выболтавшись и протрезвев, Никомах опомнился, ползал червем, обнимал ноги своего гостя Ставра, молил новгородского боярина забыть крамольные речи. Грек испугался попасть в каменные темницы, вонючие подземные нумеры, запрятанные под дворцом басилевса…
Подлинно хороши римские золотые монеты номизмы, цизионы, тризмиционы, на них можно взять все, что увидишь. А само римское людство ничего не имеет, живет в смраде и вони, по каменным улицам от нечистот и падали не пройдешь, не то что на бревенчатых чистых мостовых Новгорода.
В Новгороде сухой виноград – сладкий изюм, фрукты и дыни пробовал не каждый мастер, не говоря о простых мужиках. В Риме дорогое лакомство нипочем, зато тамошний простой людин, заедая кислое вино сладкими заешками, не видит масла, сала, меда и мяса. Оттого-то они слабосильны, жидки духом и телом, не как новгородцы. Ставру не понравился пышный и ниши и Восточный Рим, он не хотел бы там жить. Ему милы родные новгородские места. А поучиться в Риме есть чему.
В Риме кесари сильны войском и иноземными дружинами. Кто перетянет к себе иноземные дружины, за кого встанет войско, тот басилевс-кесарь, тот правит Римом. Править легко. Трудно взять власть. Ох, как трудно!..
4
Боярину забылись далекие дни, когда в его душе впервые повернулся червяк и начал сосать сердце. Но день, когда вполне решился, помнит.
Ставр попал между жалобщиками-нурманнами и новгородским людством на судном вече-одрине над безродным парнем-головником, который убил знатного нурманнского гостя ярла Гольдульфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153