На меня не обращали они ровно никакого внимания.Легкая послесонная слабость еще не отпустила меня; я не спешил уходить отсюда. Сидел, развалившись по-прежнему, вытянув нога, в расстегнутом плаще, лениво созерцая происходящее.«О, пополнение!» – подумал я, глядя, как в садик проходят два миловидных юнца. Обняв друг друга за талию, старательно повиливая бедрами, они прошлепали к моей скамейке и плюхнулись рядом.– Мультя! – сказал один другому, тому, кто был потемней волосом. – Ты что это там сосешь, сосуночек? Никак леденец? Дай и мне, солнышко!– Ишь какой! – ответил Мультя капризно. – Самому сладко! Не дам!Беловолосый надул полные губы:– Ну и не надо! Противный!– Шучу, шучу, глупенький! – промурлыкал Мультя. И тут они проделали штуку, от которой меня изрядно-таки покоробило: Мультя поднес свои губы к полным губам другого и языком перетолкнул ему в рот что-то твердое, видимо упомянутый леденец. Оба покосились на меня с важностью во взоре.«Дела!» – подумал я, собравшись уйти, но тут ко мне подсела девица в холстинковых брючках, не слишком причесанная, с жестяными очками на горбатом носу. Она решительно протянула мне руку.– Бастинда! – представилась девушка. – Ты что, тоже из этих… из голубых?– Каких еще голубых? – пробурчал я довольно-таки неприветливо.– Нет, значит? Что ж ты тут с ними рассиживаешься? Гони! – И после значительно выдержанной паузы она повернула голову к соседствующей парочке: – А ну, Пультя с Мультей, педа… гоги несчастные, семените отсюда! Вон скамейка в тени! Живо!– Ты вредная! – сказал Мультя.– Ты у нас слишком ласковый! Ну, кому сказано!К моему удивлению, юнцы безмолвно ей покорились. С видом обиженным и несчастным, но без тени смущения они удалились в другой угол сквера.– Ты мне так и не сказал, кликуха у тебя какая? – спросила Бастинда.– Кликухи нет, а зовут – Никеша.– Никеша? Попсовое имечко. На чем торчишь?– Торчу? Кайф ловлю, значит?– Кайфуют одни алкаши. Торч твой в чем заключается?– Торч? Наверное, в искусстве… Художник я бывший.– А я думала, тебя привел кто-нибудь из наших…– Кто же это – ваши?– Мы? Мы хорошие. Ты на голубеньких не смотри, это приблудные, жалко их, вот и терпим. А мы дети чистые – от мненья торчим!– От мненья? Это как же?– Проще простого. У меня флэт рядом с Московским вокзалом, окнами на дрожку. Собираемся, садимся вокруг окна и секем. Если долго глядеть, приход огроменный! Как от самой крутой масти!– Что ж это за дрожка такая!– Дрожка? Ну, табло у Московского вокзала! Знаешь? «Смотрите на экранах…» Но это для тех, кто не врубается. Мы там надписей не читаем, мы на дрожи торчим…– А здесь зачем собираетесь?– Понимаешь, дрожка-то перекрыта. Сейчас белые ночи. Усек? Вот мы и сходимся в этом садике. А чтобы не скучали, раздала я детям волшебные палочки… Чтобы о дрожке не забывали, на глупости не отвлекались. Некоторые так еще круче торчат!– Послушай! А ты им книжки давать не пробовала? Ну, для начала майора Пронина…Она глянула на меня сквозь очки глубоко, неожиданно проницательно. Потом глаза ее потускнели, стали пустыми и равнодушными.– Пап-пап-пап, пара-пап, – сказала она. И прибавила, лениво растягивая слова: – Листалово? Нет, нам по кайфу дрожалово…– Ну-ну, так держать! – хмыкнул я иронически.– От самого небось за версту винищем шибает, а туда же, советы подавать! – парировала она неожиданно резко.– Покажи палочку-то волшебную, – примирительно молвил я.– Тоже поторчать захотелось?– Да нет, интересно просто.Это был обыкновенный детский калейдоскоп. Я повертел его перед глазом, с удовольствием глядя на разноцветные, праздничные перемены, там совершавшиеся.– Ну как? Нравится? – спросила Бастинда. – Ишь присосался – не оторвать!Я отдал игрушку.– Да, пацанва, красиво живете…Бастинда внезапно и резко толкнула меня в бок.– Ты послушай! – сказала она доверительно. – Знаешь, что было? Тут вся эта хунта шабила, кололась, на колесах сидела! Такие были прихваты, что ой-ой-ой! А сейчас? Покупай глазелку за семьдесят пять копеек – и наслаждайся! Дошло?«А ты штучка совсем не простая! – подумал я. – Везет мне сегодня на миссионеров…»– Значит, клин клином? – спросил я, усмехаясь.– Значит, что так! – сурово ответила она. – Хочешь, я тебя с кадриком познакомлю? Самый настоящий втянутый плановой. Он тебе порасскажет, что у него к чему. Тогда и рассудишь, как лучше, так или эдак.И, не дожидаясь, крикнула сидевшему в отдалении испитому на вид мужчине:– Эй, Стеба! Иди сюда!Тот молча поднялся и понуро приплелся к нам. Выглядел он нездорово, был одет бедно, сел рядом, не поздоровавшись, глядя в землю.– Как жизнь? – спросила Бастинда.– Нормально! – равнодушно ответил он.– Ножик еще не вышел?– Нет, слава богу. – Он усмехнулся чему-то горько и вызывающе.– Расскажи, что у вас такое с ним получилось. Может, я помогу, помирю вас, мы ведь с ним в норме…– И мы не ссорились.– Не ссорились, а сам невеселый ходишь. Ладно, давай рассказывай.– Как хочешь, скрывать тут особо нечего.Он поднял голову, и я увидел, что у него ослепительно голубые глаза. Подержав меня с полминуты в их интенсивном и чистом сиянии, поерзав, усаживаясь поудобнее, он рассказал:– Они тут прозвали меня – Стебок. Стебок, чекануха и пыльным мешком ударенный. Есть с чего стебануться…Значит, так: Верка влюбилась в Ножика. И до того она, дура, в него влюбилась… Ну просто по-черному!Ножик живет один – у него комната в доме на Владимирской, вход со двора. А что значит – вход со двора? Это значит, пока мимо мусорных баков, да по досочке через канаву, да по вонючей крутой лесенке доберешься, весь торч поломаешь. Однако к нему ходили. Все же – своя комната, опять же – парень он добрый и компанейский, если, конечно, ему не перечить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57