И были потому смутны и непонятны причины поражений спокойным капитанам с чужих кораблей.
Ибо непонятна, загадочна и неучтена ими была разбушевавшаяся стихия революции, с ее беспредельной силой, с ее беззаветным порывом, перед которой склониться и в котором утонуть должно было все.
Расхаживали офицерские отряды, с бесшабашно-пьяными песнями по улицам города.
Чтобы убить чем-нибудь время, от корабля до корабля, которые то скрывались за морским горизонтом, то появлялись опять за новым грузом, охотились по горам за зелеными, на них напоследок срывая злобу за неудачи, за проигрыш, за все.
А с фронта лучшие части, цвет и гордость контр-революции, казаки, дроздовцы, корниловцы, марковцы - бежали, бежали, разбитые, деморализованные, потерявшие всякую веру в свое дело, в себя и в своих вождей.
Впервые над городом сегодня коршуном прокружился красный аэроплан и, обстрелянный со всех сторон, точно издеваясь, плюнул вниз, засверкавшими серебром на солнце, тысячами беленьких листовок и улетел спокойно, исчезнув за горами на востоке.
А люди с окраин, люди с подвалов нетерпеливо поджидали, когда спустятся на землю долгожданные вести с того края, и, осторожно оглядываясь, прятали листки по карманам. А дома, собираясь кучами, долго и жадно читали.
XIX.
В этот день, споткнувшись, Егор зашиб о камень ногу.
- Пес его тут приткнул! - с досадою говорил он, прихрамывая. - Только недоставало, чтобы в теперешнее время сиднем сесть.
- Пройдет, Егор Кузьмич, - утешал его Федька.
И на том основании, что все равно скоро товарищи придут и "медикаментов" можно не экономить, выкрасил тому почти всю ногу в темно-коричневый цвет, истратив на это последние полпузырька иоду.
- Пройдет! - уверял он. - Ежели после эдакой пропорции как рукой не снимет, уж тогда и не знаю что!
Ходили последние дни ребята сами не свои. Чем ближе подвигались красные, тем с большим нетерпением ожидали их партизаны, потому что каждый надеялся отдохнуть тогда, хоть немного, от волчьей жизни. Узнать о судьбе оставленных на произвол во вражьей среде родных и близких. Увидать окончательный разгром белых и долгожданную Советскую власть.
- Ты куда ж тогда, милай, деваешься? - спрашивал матроса добродушный Силантий.
- Когда?
- А как товарищи придут!
- В море уйду, - отвечал тот, потряхивая головой. - В море, брат, широко, привольно. Даешь тогда во всех краях революцию бунтовать! Я ведь при радио-машинах раньше служил. Знаешь ты, что это такое?
- Нету! - говорил тот, прислушиваясь с любопытством.
- Это, брат, штука такая. На тыщи верст говорить может. Захотел ты, скажем, в Англию, или Францию рабочему что сказать, повернул раз, а уж там выходит: "Товарищи! Да здравствует всемирная революция!" Захотел буржуазию подковырнуть, навернул в другой, а уж те читают: "чтоб вы сдохли, окаянные, придет и на вас расправа". Или еще что-нибудь такое.
Дядя Силантий слушал удивленно, потом спросил, немного недоверчиво, у Сергея, к которому всегда обращался со своими сомнениями.
- А не хвастает он зря, парень?
- Нет, не хвастает, - подтвердил тот, - верно говорит!
Вечерело. Заходило солнце. Точно вспугиваемый, то налетал, то снова прятался мягкий ветер.
- А что! - сказал матрос, - не пора ли, ребята, за хлебом?
- Пора, - ответил Егор. - Ребята сегодня последние корки догрызли.
- Ну вот! А то завтра, чуть свет, к Косой горе, я думаю. С кем вот послать только. У тебя нога болит. С Васькой разве?...
- Дай я пойду, - предложил Сергей.
- Ты?
- Ну!
- Ступай, пожалуй. Человек с десяток с собой возьми. Они там тебе покажут, у кого.
Назначенные в фуражировку, за хлебом, который был отдан на выпечку в один из домиков, близ города, наскоро поужинали и собрались.
- Смотрите! - говорил матрос, - хоть и далеко, а все же, чтобы к рассвету, как уходить, из-за вас задержки не было.
- Хлеб-то дорогой не пожрите! - предупредил кто-то.
- Пошли!
Сергей ушел со своей командой, оставшиеся покалякали еще около часу. Солнце уже скрылось, лишь последние лучи его, откуда-то уже из-за земли, отражались густо-красноватым блеском на тучных облаках.
Пора было спать. Завтра чуть свет надо было подниматься. Но не могли еще утихнуть оживленные разговоры. Все строили всевозможные планы и предположения на будущее. Кто собирался снова итти на землю, на заводы, кто в Красную армию. Спорили и смеялись над Яшкиным описанием картины, как:
- ....... Сошников на коне впереди, по Серебряковской.... а все буржуи, какие только если останутся, по панели во фронт стать должны...
- Зачэм буржуй? - запротестовал Румка. - Буржуй не надо оставлять... Рабочий на панэл встрэчать будэт... флаг махать. А буржуй затылка пуль пускать надо...
Захохотали и решили, что Румка говорит дело.
Вдруг недалеко впереди послышался сильный и резкий свист.
Смех сразу оборвался. Разговоры затихли.
- Что это такое? - прислушиваясь, вскочил матрос. - Постовой?
Свист повторился, повскакали все, бросились к винтовкам - патронташей же и так никогда не снимали. Из-за деревьев выбежал один из партизан, запыхавшись.
- Ребята! - проговорил он, еле переводя дух. - Внизу белые... Много... Прут прямо в нашу сторону...
- Далеко?
- С версту.
- Ладно! Смеются! - крикнул матрос. - Все равно не догонят!
- Утекать?
- Ясно! Скорей, ребята, за мною... Слушай! - крикнул он, останавливая одного из пробегающих. - Слушай, Семка! Крой во весь дух, сколько только есть мочи... За нашими... за ребятами. Скажи, чорт с ним с хлебом! Пускай прямо к Косой горе пробираются. Там ожидать будем.
- Ладно! - ответил тот, бросаясь в сторону.
- Да держи правей! - крикнул он ему вслед.
Но тот уже не слыхал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36