Даже и теперь, когда римляне, похоже, сами вот-вот затеют гражданскую войну и будут вести ее на нашей земле, а не на своей собственной, ситуация все равно куда более мирная, чем в те дни, когда каждая деревня почитала своим священным долгом драться с соседом. Я частенько думала – но наедине с собой, – что мы избежали бы двухсот лет непрерывных свар, если бы персы завоевали нас на римский лад. И вот теперь именно Иониду понадобилось тайно встречаться с другими полоумными, готовя заговор против самой могущественной страны в мире.Не то чтобы этот заговор получил большое развитие, есть в нем что-то жалобное. Персей, которому Ионид просто приказал сопровождать его, не сообщив ему ничего, кроме «того, что ему требовалось знать», – Персей рассказал мне, что произошло. Они добрались до места, где их ожидала встреча с другими заговорщиками – пароли, отзывы и все такое прочее, – но там никого не оказалось. Они начали ждать, сидя на камне посреди полной ночной пустоты, и исследовали будущее по полету птиц. Будущее предстало на редкость благоприятным. И тут же оно предстало в виде римлян, которые возникли словно из-под земли и арестовали их обоих. Их обыскали самым унизительным образом, причем без всякой надобности, так как у Ионида с собой вообще ничего не было, а у Персея – только кое-какие съестные припасы и все необходимые документы в кожаной сумке. Дополнительным унижением, сказал Персей, было то, что арестовал их даже не трибун. И римляне знали все – почему заговорщики отсутствовали, кто они такие и в чем заключался их план. Римляне были – используя латинское слово, для которого в греческом нет эквивалента, – очень компетентны.– Я знаю, что я раб, – сказал Персей, – и смирился с тем, что меня подвергнут пыткам, раз они не могли пытать его святость. Но и у меня есть своя гордость, и самым тяжким унижением было, когда они сказали мне, чтобы я убирался восвояси.– Они отпустили тебя!– Боюсь, что так.– Как ты мог его покинуть!– Право же, первая госпожа, я вел себя совсем так, как пишут в книгах. Преданный раб и все прочее. Но не сработало. Даже когда я попытался следовать за ними, меня ударили в живот древком копья.– Они увели его…– Напоследок я услышал, как он провозгласил, что он – в руках богов. А центурион сказал: «Послушай, господин, твоя святость, это же все-таки не так скверно!»– Ох… что я буду делать?– Не мне говорить об этом, первая госпожа. Я вернусь в книгохранилище, которое мне никак не следовало бы покидать.Он было направился к двери, остановился и обернулся ко мне:– Он велел передать тебе вот это.Серебряный ключ, но самой необычной формы. Оба конца имели форму лабрия, двойной критской секиры. Но только вдвойне двойной.– Какой конец – какой?– Не знаю, госпожа. Я думал, вам известно. Центурион отнесся к нему с большим почтением, даже прикоснуться не решился. Да, самое любезное, как они выражаются, обхождение после того, как они нас обыскали.Я не имела ни малейшего представления, что делать с этим ключом, не знала даже, настоящий ли это ключ или какой-то символ. Я продела в ушко серебряную цепочку, как напоминание себе, что он такое, и спрятала его. Что делать? Самое время обратиться к общепризнанному средству – к Дельфийскому оракулу. Но как может Пифия задать вопрос, а затем передать себе же ответ от бога, если… если существует бог, чтобы ответить? Я подумала, что в подобном положении и семь греческих мудрецов не сумели бы ничего посоветовать. Как ни тревожилась я за Иона, я не могла не признать это положение очень своеобразным и – к прискорбию – забавным. Так или иначе, но меня необоримо влекло в храм. Я закуталась в покрывала и украдкой пошла туда. Огромные дверные створки в глубине колоннады громко завизжали, когда я приоткрыла одну, чтобы проскользнуть внутрь. Вот они – ступени, ведущие вниз, ниши в стене, каждая для своего жреца, и последняя для самого святого из них всех, верховного жреца Аполлона, его святости, главы коллегии жрецов. Вот треножник, возле него – жаровня, сейчас пустая, так как седьмой день месяца уже миновал. Позади треножника в глубине – занавес и справа шнуры, чтобы его раздвигать и снова закрывать. Статичное, чтобы не сказать примитивное, изображение Аполлона, вытканное на левой половине занавеса, было обращено к какому-то чудовищу неопределенной формы на правой. Как всегда, при виде них у меня по коже побежали мурашки, и ритм моего дыхания участился. Это было святое место. Самое святое во всей Греции, самое святое во всем мире. Я попыталась втолковать это себе, сказать себе, что я – Пифия перед лицом соблазна. Нет. Я была Ариека, маленькая варварка, боящаяся темноты. Но сама – темная, о да! Я на цыпочках прошла сквозь сумрак адитона и остановилась перед занавесом – настолько близко, что казалось, он может заколыхаться от моего дыхания, – и меня сковала судорога чистейшего страха. Мне пришло в голову, что мое дыхание может вдохнуть жизнь в чудовище и оно (он, она) тут же сокрушит меня. Об Аполлоне на другой половине занавеса я не вспомнила, а думала только о чудовище, которое уже как будто зашевелилось. Я начала пятиться, не спуская с него глаз, и вскоре оно замерло, а мое дыхание замедлилось, и я поняла, что его выткала какая-то женщина, и она же выткала бога, какая-то женщина из плоти и крови, возможно даже какая-то Пифия, вдохновленная богом создать этот его образ, а также тьму, на бой с которой он вышел.Пусть будет так. Пусть занавес висит там. Аполлон, верни мне Ионида! Он для меня больше мужа, эта ртуть, этот зыбучий песок, ученый шут богов! Я верю в него, лжеца, гадателя, обманывающего себя дурака, восьмого мудреца…А чего ты ждала, Ариека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44