Однако имелось и еще кое-что. Эти гекзаметры не были так уж хороши, а ведь Аполлон ведает искусствами, поэзией! Так почему его стихи уступали стихам Гомера? Почему по меньшей мере полдесятка поэтов творили стихи лучше, чем Аполлон? Где объяснение? Я вспомнила мою первую устрашающую встречу с оракулом, с богом – и как он раскровянил мне рот. Так, может быть, прорицания всегда были частично запятнаны кровью Пифии, неизбежно подпорчены ее смертностью, и бессмертный бог мог извлекать из нее лишь то, на что была способна она, как из флейты невозможно извлечь больше звуков, чем она может издать. Не исключено, подумала я, что причина в этом.Ионид ждал меня.– Повозку я приказал подать. Этот коринфянин! Богатейший. Тут мы споткнулись…– Как и когда спускались.– А, да. Ты ушиблась? Нам следовало бы получше навести справки. Я подметил у него некоторую обиду. Он возмутился, что его оставили на третий раз, – и имел на это право. Такие богатые дельцы не любят ждать, он так прямо и сказал. Мне пришлось пригласить его отужинать во Дворце Пифий.– Ах нет!– Никуда не денешься. Это Дельфы, а не какой-нибудь провинциальный городишко с неотесанными увальнями. Немного таинственности, моя дорогая. Ты сумеешь, как ты думаешь?– Я думаю, что мы настоящие злодеи! Я хочу…Уйти. Но куда? Ионид был достаточно умен, чтобы понять, что именно я не сказала.– Это предмет для размышлений, дорогая первая госпожа. Подобные случаи, когда все словно бы не задается и выглядит грязным, – большое испытание. Мы живем Великими Случаями. Ты увидишь. В конце-то концов каждый месяц выпадает один. Или тебе мало? Что до меня… ну, полагаю, я старый надувала… или ты могла бы сказать – истинно честный человек, понимающий, что именно он делает и, – тут он внезапно вложил страсть в довод и контрдовод, – отдает себе отчет, что значение имеет только оракул, оракул, оракул! Сохрани его, и все будет сохранено.Дельфы своеобразны. На протяжении трех зимних месяцев – добро пожаловать, Дионис! – они превращались в почти пустой и мертвый городишко, но каждый месяц в остальное время года прямо-таки лопались по швам. Численность неуклонно сокращалась. Около трети домов стояли пустые, кроме как по праздникам, и предназначались для приезжих. Окрестные землевладельцы (но не мой отец, который предпочитал переплавляться на пароме в Коринф) прибрали к рукам дома, слишком большие для маленьких людей, и по крайней мере один заброшенный храм. Эти вот люди и еще семьи жрецов тех богов, которые, смею сказать, еще были живы, составляли наше общество. Мы, женщины, не закрывали лиц. Это было влияние цивилизованности, которую мы издавна делили с Афинами. Некоторые вполне, мне кажется, приличные люди радовались тому, что их женщины не закрывают лиц, так как это позволяло не тратиться на дорогие головные платки. Наши люди, подобно всей Элладе, за исключением нескольких избранных городов, были знакомы с бедностью. Я иногда спрашивала себя, чем все это кончится, и подумывала задать этот вопрос Аполлону от себя, но к тому времени я знала об оракуле уже достаточно и не верила, что этот вопрос стоит задавать ему. И задала его Иониду. На обеде, который дала для коринфского богача. Он привел с собой женщину, чье лицо было открыто, а красота поражала. Не думаю, что она была его женой, во всяком случае, не главной женой. Еще был приглашен Аристомах с женой Демаретой. Они принадлежали к местным землевладельцам, про которых я упомянула, хотя храм в свой городской дом перестроили не они. Демарета была разговорчива – я еще не привыкла к этому в женщинах. Нет, городской дом им просто необходим. С каждым годом жить в деревне становится все опаснее. Муж попенял ей, что о подобных вещах говорить не следует, после чего, заметила я, сам сказал то же самое и продолжал объяснять:– Македонцы, вы понимаете? Им надо охранять свои границы, а для этого требуется согласие с Эпиром. Однако горы кишат разбойниками. Не знаю, первая госпожа. Некоторые – иллирийцы, другие из… ну… даже из самой Этолии и шайки разношерстных негодяев, откуда угодно и по любым причинам! Всякий раз, когда македонцы проводят чистку своей южной границы, мы узнаем об этом по росту преступности. Особенно мне не нравится то, как они перестали драться между собой и действуют всюду, где пожелают.Ответил ему коринфянин:– А вы не жаловались правителю? Для римлянина он совсем не плох. Дары не помешают, но он пришлет отряд, а то и предпримет карательную экспедицию. Собственно говоря, я с ним знаком. И намекну ему. В конце-то концов он все время ворчит, что его воинам здесь, в Пелопоннесе, приходится сидеть сложа руки.Ионид сделал гримасу:– Римские легионеры?– Не вижу ничего дурного в том, чтобы использовать людей согласно их жребию.– Ты хочешь сказать, мой благородный господин, что римляне умеют сражаться, тогда как эллины и даже македонцы – нет?– В конечном счете так и есть. Я реалист. Как всякий, кто ведет обширные дела. Жрецам и земельной аристократии, конечно, удобнее поклоняться старым богам и позволять другим трудиться на себя, но деловые предприятия – другое дело. Когда ты сказал «римские легионеры» таким поганым тоном – прошу у вас прощения, госпожи, – то позволил себе выходку, которая в делах обошлась бы тебе в целое состояние. Вы, греки…– А ты разве не грек?– Неужели не заметно по моему выговору? Я финикиец. Нет, вы, греки, способны на великую храбрость, но главным образом когда деретесь друг с другом.Аристомах побагровел. Возможно, вырвалось наружу его имя.– Не уверен, что твои мнения столь же желанны, как твое присутствие.Настал мой черед.– Но расскажи нам про римлян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44