Дверь захлопнулась, и он остановился. Видимо, он не собирается преследовать ее, и, качнув ящик и изменив его направление, поплелся назад, неловко волоча ноги, точно обмочился. Я увидел переднюю стенку ящика. Окошко, ничуть не отличающееся от моего, прикрывает шторка, ни устройством, ни цветом ничуть не отличающаяся от моей.Да, ему удалось воспроизвести все, до мелочей, а это потребовало немалых усилий. Все было сделано слишком уж старательно, чтобы объяснить это простой прихотью. Что же он задумал? Теперь, как бы я ни старался вернуть пятьдесят тысяч иен, он не проявит готовности пойти мне навстречу. Пятьдесят тысяч иен я получил и с этой минуты передал другому свои права настоящего человека-ящика и превратился в поддельного — видимо, так надо это понимать? Походка робота, пересекающего по диагонали комнату, была точной копией моей походки. Не особенно приятно видеть отражающуюся в зеркале собственную копию, которая, игнорируя волю хозяина, делает все, что ей заблагорассудится. Вот дурак. Почему он не поспешил сбросить с себя ящик?.. Может, он пьяный?.. Если он в ящике давно, то теперь просто не в состоянии вылезти из него. Не хочешь — не вылезай. А то, может, я вылезу вместо тебя? Мне начинает казаться, что речь и в самом деле идет о действиях одного и того же человека. Сделку придумала, конечно, она. Если как следует вникнуть в ее намерения, не исключено, что она с самого начала замыслила... упрятать этого человека в ящик. И тогда она свободна. А что, если мне, воспользовавшись этим, развязаться со своим ящиком?Но пока что нужно уйти отсюда. Принимать скоропалительные решения не следует. Если уж я решусь на это, то смогу в любое время сбросить ящик. После того как я спокойно соберусь с мыслями, хоть завтра можно будет снова вернуться сюда. Но до того, как уйти, я должен заглянуть в ее комнату. Когда я пересек ведущую к главному входу усыпанную гравием дорожку (на нее нанесли столько земли, что звук шагов скрадывается) и, наклонив ящик, начал продираться сквозь густые заросли огромных, в рост человека, хризантем, вдруг сверкнула впадина, напоминающая перламутровую внутренность раковины — видимо, эта ассоциация вызвана поднимавшимися от травы испарениями. Или, возможно, ее подмышками. Задняя сторона дома обращена на север, и все окна уз кие и высокие. А окно в ее комнате к тому же закрыто плотными шторами, сквозь которые чуть пробивается свет, так что надеяться не на что. А я все равно не ухожу и, малодушно притаившись у окна, стою в ожидании чего-то. Ветер, сотрясая водосточную трубу, осыпает меня крупными брызгами — они громко барабанят по ящику. Но из ее комнаты не последовало никакой реакции.Конечно, вылезти из ящика ничего не стоит. Но поскольку ничего не стоит, нечего и вылезать попусту. Только, если это возможно, хотелось бы протянуть кому-нибудь руку. (Отличается не только бумага. Явно отличается и рисунок иероглифов, впервые написанных авторучкой. Если кто-либо когда-нибудь перепишет это в другую тетрадь, то, по всей вероятности, и бумага и почерк совпадут. Но вряд ли стоит об этом беспокоиться.)«Итак, что же дальше?»«Горло пересохло...»«Вот стакан. Правда, треснутый».«Ничего».«Ну?»«Разделась. Как договорились...»«Я спрашиваю, был ли в комнате свет?»«Пива больше нет?»«Я снова повторяю вопрос: темно ли было в комнате?»«Было совершенно темно. Настолько, что я долго возилась, пока мне удалось снять лифчик».«Между светом и лифчиком, по-моему, нет никакой связи. Во всяком случае, снять его можно и на ощупь».«Верно, конечно, но все же...»«Ну ладно. Что же потом?»«Ему не терпелось, и он сказал, что поможет мне снять лифчик. Но я не согласилась».«Странно».«Почему?»«Ведь было совершенно темно. Откуда ему было знать что ты не можешь справиться именно с лифчиком?»«Он и не знал. Просто наобум...»«И что же, он настаивал?»«Да нет».«Почему?»«У нас же был уговор. Что он до меня не дотронется... И руки у меня вон какие длинные. Я их свободно могу свести за спиной...»«Хорошо. Итак, в полной темноте ты стала раздеваться и, раздевшись, зажгла свет. Так было, да?»«Скорее всего, так...»«Ну а как же укол?»«Сделала, конечно».«Обнаженная?»«Естественно — в темноте сделать укол невозможно».«Достаточно было бы того, что ты показала свою наготу. И делать укол обнаженной было уж совсем ни к чему».«А что, не все ли равно?»«Огромная разница».«Не нужно так громко».«Да ладно. Когда начинают раздеваться, нагота выглядит гораздо более вызывающе, чем после того, как раздевание закончено. Это каждому ясно. То же относится и к уколу. Любое действие обнаженной делает наготу во сто крат откровеннее. Не говори, что ты этого не знала».«Теперь все понятно. Впредь буду знать».«Еще раз расскажи мне все по порядку с самого начала».«Так вот, разделась я, зажгла свет...»«А до этого, видимо, потушила свет?»«Так вот, потушила свет, разделась, снова зажгла свет и потом сделала укол».«Все равно как-то странно ты рассказываешь. Неужели за все это время вы не промолвили ни слова?»«Нет, почему же...»«Я не настаиваю, о чем не хочешь рассказывать, не рассказывай».«Ни о чем таком мы не говорили... Ну, сначала он заговорил о погоде... Вот так, трогая мои волосы...»«Был же уговор, что он не прикоснется к тебе».«Но только волосы».«Все равно — что».«А может, он случайно коснулся их...»«Нечего его выгораживать».«Это было как раз в тот момент, когда я нагнулась, чтобы зажечь торшер, стоявший у изголовья».«Торшер?»«Он пожелал».«Чего?»«При одном верхнем свете не все можно рассмотреть».«Прекрати. А то дойдешь неизвестно до чего».«Хорошо. Больше не буду».«Что же он потом говорил?»«Кажется, о дожде. Волосы у меня были как прилизанные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47