- Входите, госпожа, - пробурчал Конан на гирканском с ужасным
варварским акцентом.
Женщина шагнула вперед. Конан захлопнул дверь и наложил засов.
- Ты одна?
- Д-да. Совсем одна...
Конан стремительно выбросил вперед руку и сорвал с лица вошедшей
вуаль. Перед ним стояла девушка - высокая, гибкая, смуглая. Черные волосы
и изящные, точеные черты завораживали глаз.
- Итак, Нанайя, что все это значит?
- Я наложница из царского сераля... - начала она.
Тубал присвистнул:
- Только этого нам не хватало!
- Дальше, - приказал Конан.
Девушка вновь заговорила:
- Я часто наблюдала за тобой сквозь узорную решетку, что за царским
троном, когда вы с Кобад-шахом совещались наедине. Царю доставляет
удовольствие, когда его женщины видят своего повелителя, занятого
государственными делами. Обычно при решении важных вопросов нас в галерею
не пускают, но этим вечерам евнух Хатритэ напился пьян и забыл запереть
дверь, ведущую из женской половины на галерею. Я прокралась туда и
подслушала ваш разговор с шахом. Ты говорил очень резко.
Когда ты ушел, Кобад прямо кипел от ярости. Он вызвал Хакамани,
начальника тайной службы, и приказал тому, не поднимая шума, тебя
прикончить. Хакамани должен был проследить, чтобы все выглядело как
обыкновенный несчастный случай.
- Вот я доберусь до Хакамани, тоже устрою ему какой-нибудь несчастный
случай. - Конан скрипнул зубами. - Но к чему все эти церемонии? Кобад
проявляет не больше щепетильности, чем прочие монархи, когда тем приходит
охота укоротить на голову неугодного подданного.
- Да потому что он хочет оставить у себя твоих козаков, а если те
прознают об убийстве, то непременно взбунтуются и уйдут.
- Ну допустим. А почему ты решила меня предупредить?
Большие темные глаза окинули его томным взглядом.
- В гареме я погибаю от скуки. Там сотни женщин, и у царя до сих пор
не нашлось для меня времени. С самого первого дня, едва увидев тебя сквозь
решетку, я восхищаюсь тобой. Я хочу, чтобы ты взял меня с собой, - нет
ничего хуже бесконечной, однообразной жизни сераля с его вечными интригами
и сплетнями. Я дочь Куджала, правителя Гвадира. Мужчины нашего племени -
рыбаки и мореходы. Наш народ живет далеко к югу отсюда на Жемчужных
островах. На родине у меня был свой корабль. Я водила его сквозь ураганы и
ликовала, поборов стихии, а здешняя праздная жизнь в золотой клетке сводит
меня с ума.
- Как ты очутилась на свободе?
- Обычное дело: веревка и неохраняемое окно с выставленной решеткой.
Но это не важно. Ты... ты возьмешь меня с собой?
- Скажи ей - пусть возвращается в сераль, - тихо посоветовал Тубал на
смеси запорожского и гирканского с примесью еще полудюжины языков. - А еще
лучше - полоснуть ей по горлу и закопать в саду. Так царь нас, может, и не
станет преследовать, но ни за что не отступится, если прихватим трофей из
его гарема. Как только до него дойдет, что ты удрал с наложницей, он
перевернет в Иранистане каждый камень и не успокоится, пока тебя не
отыщет.
Как видно, девушка не знала этого наречия, но зловещий, угрожающий
тон не оставлял сомнений. Она задрожала.
Конан оскалил зубы в волчьей усмешке.
- Как раз наоборот, - сказал он. - У меня аж кишки разболелись от
мысли, что придется удирать из страны, поджав хвост. Но с таким заманчивым
трофеем - это все меняет дело! И раз уж бегства не избежать... - Он
повернулся к Нанайе: - Надеюсь, ты понимаешь, что ехать придется быстро,
не по мощеной улице и не в том благопристойном обществе, которое тебя
окружало.
- Понимаю.
- А кроме того... - он сузил глаза, - я буду требовать
беспрекословного повиновения.
- Конечно.
- Хорошо. Тубал, поднимай наших псов. Выступаем сразу, как соберем
вещи и оседлаем лошадей.
Неясно бормоча что-то насчет недоброго предчувствия, шемит направился
во внутреннюю комнату. Там он потряс за плечо человека, спавшего на груде
ковров.
- Просыпайся, воровское семя! - ворчал он. - Мы едем на север.
Гаттус, гибкий темнокожий заморанец, с трудом разлепил веки и, широко
зевая, сел.
- Куда опять?
- В Кушаф, что в Ильбарских горах, где мы провели зиму и где - волки
Балаша наверняка перережут нам глотки!
Гаттус, ухмыляясь, поднялся:
- Ты не питаешь нежных чувств к кушафи, зато Конан с ними прекрасно
ладит.
Тубал сдвинул брови и, ничего не ответив, с гордо поднятой головой
вышел через дверь, ведущую в пристройку. Скоро оттуда послышались
проклятия и пофыркивание разбуженных людей.
Минуло два часа. Внезапно неясные фигуры, наблюдавшие за постоялым
двором снаружи, подались глубже в тень, ворота распахнулись и три сотни
Вольных Братьев верхами, по двое в ряд выехали на улицу - каждый вел в
поводу вьючного мула и запасную лошадь. Люди всевозможных племен, они были
остатками той разгульной вольницы, что промышляла разбоем среди степей у
моря Вилайет. После того как царь Турана Ездигерд, собрав мощный кулак, в
тяжелой битве, длившейся от восхода до заката, одолел сообщество изгоев,
они во главе с Конаном ушли на юг. В лохмотьях, умирающие с голоду, воины
сумели добраться до Аншана. Но сейчас, облаченные в шелковые, ярких красок
шаровары, в заостренных шлемах искуснейших мастеров Иранистана, увешанные
с головы до пят оружием, люди Конана являли собой весьма пеструю картину,
говорившую скорее об отсутствии чувства меры, чем о богатстве.

А тем временем во дворце царь Иранистана, сидя на троне, размышлял о
серьезных вещах.
1 2 3 4 5 6