– Спасибо толстый, он вес сгоняет.
– Как только ему надоест, сразу Груньнин отстанет, потому что догнать боится, – мудро заметил Ленька.
– Как сказать! – заспорил Рой. – У Грунькина хватка!
– А у Спасибо удар пушечный! – горячился Ленька. – Думаешь, зазря он каждый раз по две прибавки съедает?!
– Он в цирк готовится, – с завистью сказал Левка. – У него призвание! Быков поднимать будет!
– По две пары – одной рукой, – поддакнул я.
– Двумя, – возразил Левка.
– А Грунькину сила ни к чему, – кипятился Рой. – У него – юркость! Однажды при мне он одного хулигана догнал и так ему всыпал на ходу, что тот его два месяца потом по подъездам караулил, чтоб руку пожать!
Мимо опять пронесся Спасибо, Грунькин не отставал.
– Так вот, – торжествовал Рой, усаживаясь на ступеньки веранды, – на четвертом круге он его догонит. Спорим?
Но никто спорить не стал.
А Гринберг задумчиво протянул:
– А кто его знает? Грунькин такой…
И даже я начал колебаться. Ведь если на твоих глазах кто-то удирает и даже не грозит, что еще встретится, поневоле задумаешься, на чьей стороне сила: того, кто удирает, или того, кто догоняет.
– Чего-то их долго нет, – тревожно сказал Рой. – Ждать не будем, нам песню писать надо…
Мы промолчали.
Рой сконфуженно пожал плечами:
– Наверно, я ошибся в Грунькине. У Олега масса и плечи какие!… А?
Мы сразу же заспорили:
– Ну что ты, у Грунькина – юркость!…
– Грунькин, он – такой!…
– А что Спасибо, что?…
– Как что?! Он в цирк готовится, у него призвание, быков поднимать будет!
Мы до того запутались в споре, что даже о себе-то толком не мог сказать, за кого я: за Грунькина или за Спасибо. Об остальных и говорить нечего!
Наконец все замолчали и, тяжело дыша, отправились искать «бегунов».
Мы высунулись из-за угла нашего спального корпуса – Грунькин и Спасибо безмятежно отдыхали на лужайке. Грунькин, отчаянно зевая, решал кроссворд, уставившись в обрывок газеты, а Спасибо плел венок из ромашек.
Увидев нас, они страшно растерялись, вскочили и разбежались в разные стороны.
– Оба они хороши! Бездельники! – мрачно заявил Рой при нашем молчаливом одобрении.
До вечерней линейки был еще по крайней мере час. И мы разлеглись по своим кроватям – разумеется, сняв башмаки.
Говорят, что лежа удобней думать. Кому как! А я почему-то всегда задумываюсь в самую неподходящую минуту. Так, учитель у меня спрашивает, каково отношение крепостного крестьянина Герасима к своей барыне в «Муму», а я думаю – как сыграли «Торпедо» с «Локомотивом».
Гринберг вдруг резко поднялся.
Мы тоже привскочили и уставились на него.
– Интересно, а как сыграли «Шахтер» с «Даугавой»? – задумчиво опросил он.
Ленька облегченно вздохнул и снова улегся.
Он испугался, что Левка уже сочинил первую строчку и теперь придется думать ему, Леониду Помидорову, потому что мы договорились выдумывать песню по очереди, каждый по строчке.
Так вот все и «сочиняли», как я и Гринберг.
Я чуть не заснул, а может, и заснул бы, но тут Ленька снова вскочил и забубнил:
– А правильно мы сделали, что сами решили гимн сочинять, а то бы Грунькин и за месяц не управился!
Все его дружно поддержали:
– Верно!…
– Лентяи!… Думай тут за них!…
– Им бы все бегать!…
– На травке прохлаждаться!…
– Нет, я гляжу, гляжу, а он сидит и газетку читает!
– А этот с венком! Ха-ха!…
– Любят чужими руками жар загребать!…
– Любят, любят!…
– И я мог бы тоже не сочинять! А вот лежу!…
– А кто б не мог?!
Потом мы замолчали и снова вытянулись на кроватях. Вот так мы и думали, так и сочиняли.
Трудное дело песни сочинять. Трудное!
– А как вы думаете? – внезапно опросил Ленька. – В поход нас поведут или нет?
Я ответил:
– Кого поведут, а кто сам пойдет!
А про себя подумал: ничего, ничего, ты у меня походишь в капитанах – и как я только забыл о перевороте?!
Его раз – сместил.
Себя два – капитан!
Три, четыре – пираты ходят и снимают шляпы.
А я: лево на борт, право руля!
Крепи грот-мачту, пока не упала!
Ура!
Плывем!
Но куда?
Капитан знает!
А все ходят и снимают шляпы: правильно-о!
А тут – шторм!
Руби мачты! Мачты за борт! Дай бог самим уцелеть!
У-у-у… Ветер!
Три дня бушевал океан!
На четвертый день мы вошли в море.
Никому не известное!
Так и назвали – Неизвестное!
Отличное море – хочешь ныряй, хочешь плавай!
А пока матросы купаются, капитан улыбается и курит трубку.
Заслуженный отдых!
А кругом вода – голубая, зеленая, красная.
Эх!
Потихоньку пришли Грунькин и Спасибо и тоже улеглись по своим кроватям, а сами все искоса поглядывают на нас. Их страшно удивило, почему у нас такая тишина – а ведь никто не спит!
– Знаете что, – не поворачивая головы, внушительно произнес Гринберг, который так и не придумал первую строчку. – Теперь вы сочиняйте, а мы побегаем!
Но отдохнуть нам не пришлось. Звонко пропел горн, и мы бодро зашагали на линейку.
Люблю вечерние линейки. Все так торжественно: «Равнение!…», «Смирно!», «Будь готов!» и могучее «Всегда готов!» И какое-то непонятное праздничное настроение. И спать не хочется, ну совсем не хочется!
Все прошло как полагается, Вениамин пожелал нам спокойной ночи, и мы всем отрядом вместе с ним собрались у пионерской комнаты. Наш баянист растянул мехи, и мы долго пели песни. Замечательные песни!

Наш паровоз, вперед лети!
В коммуне остановка.
Иного нет у нас пути –
В руках у нас винтовка.

Не знаю, как у вас, а у меня исегда немножко щемит сердце, когда звонко поют:

И много есть средь нас ребят,
Кто шел с отцами вместе,
Кто подавал патрон, снаряд,
Горя единой местью.

Нет, такую песню мы никогда не сочиним!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48