—Здорово, начальник!
Секретный контакт. Как для воров, так и для ментов. В конце разговора обычно появлялся пузырь.
—По пять капель… — И хитрый глаз с нерусского лица. — За Мессию! Чтобы удача!
И второй постоянный тост:
—За московский «Спартак»!
Кто же знал, что один пацан станет вором, авторитетом преступного мира, другой на всю жизнь осядет в криминальной полиции…
Светофор переключили. По-прежнему не оборачиваясь, Игумнов перешел улицу, двинулся по Меа-Шеарим дальше. Улица шла вниз. Тут тоже было много харедим, покинувших десятки близлежащих синагог.
Он шел уже довольно долго. Постепенно замедлил шаг. Темноватая улица религиозных евреев осветилась, харедим стало меньше. Появились открытые кафе с публикой. Толпы нарядных прохожих. Он попал в центр. Нищие с грохотом потрясали кружками для сбора монет: «Никто не должен забывать: на свете есть несчастные…»
Сзади послышались шаги. Игумнов не оглядываясь свернул в скверик с каруселью, песочницей.
—Начальник! Я глазам не поверил… Ты? И даже с израильским телефоном!
Они стояли друг против друга. Как там. Не было только вонючего подъезда.
— Ты все еще Игумнов?
— Все еще. А ты?
— Жид.
Кличка его не стесняла:
—У вора нет нации. Как у мента…
Игумнов был согласен.
Что же касалось нации…
«Еврею не уйти от Жида. Можно лишь поменять знак. С минуса на плюс…»
На их глазах поменялся на плюс знак «мента»: Оно звучало уважительно. На подходе было и «вор в законе».
А еще раньше были «гезы» — «нищие».
Стоило вспомнить, что «жид» — в Польше, в Чехии и ныне значило «еврей», и только!
Миха извлек из пакета бутылку «голда», пластмассовые стаканчики, пару банок ледяной колы. Игумнов ограничился колой. Миха наполнил пластмассовый стаканчик:
— За Мошиаха!
— Ты где остановился?
— Отель «Кидрон».
Он произнес небольшой спич:
—Жизнь — в спарке. Мент. Бандит. Банкир. Китайцы хотели истребить воробьев, как преступность. Гусеницы сожрали урожай. Когда РУОП нас перебьет, лучше не станет. Неизвестно, кто придет. Только вместе. Или никто… Ну!
—Мне пора! В другой раз… Я тут как секьюрити Арабова!
Туманов оглянулся. Один из ортодоксов, парнишка в шляпе, в белой сорочке, накинутом поверх плеч сюртуке, вышел из темноты.
—Проводишь моего друга, Шуки…
—Я хочу пройтись по Иерусалиму…
Отговорить Неерию мог бы Рэмбо, но он пропадал где-то в Центральной Азии. Игумнов плюнул себе под ноги.
«Если мы выберемся отсюда живыми, будет чудо…»
В семье Неерия рос младшим. Общий любимец. Рисовал, лепил. Рисунки мальчика из маленького городка под Бухарой путешествовали по собраниям детского рисунка из страны в страну. Называлось это «Дети против войны», «Пусть всегда будет мама»…
Взрослые дяди и тети, действуя от имени благотворительных фондов, отнюдь не бескорыстно, по большим связям добивались права сопровождать выставки по всему свету, тратя тысячи долларов, собранных в качестве пожертвований.
Старший брат видел способности брата и не хотел, чтобы фонды, кто бы во главе их ни стоял — Раиса Горбачева или писатель, фамилию Нисан постоянно забывал, — грелись в лучах славы способного мальчика.
Нисан самостоятельно избрал для Неерии поле деятельности.
«Кино…»
В семейном клане не было пока ни одного представителя, связанного с искусством. Неерия не успел приступить к занятиям, как известный далеко за пределами Центральной Азии «Узбекфильм» пошел ко дну, одновременно делясь на мелкие студийные образования.
«Денег нет! На что богаты Объединенные Арабские Эмираты, а и там нет киностудии!..» — решили на самом верху. Средств, выделяемых на съемку, было позорно мало. Авторский гонорар за картину был равен стоимости нескольких батонов сервелата.. Надежда была на «Дромит». Нисан обещал, как только они станут на ноги, дать деньги на экранизацию классики, но сначала следовало взять на себя руководство филиалами Фонда. Неерия медленно осваивался. Этому теперь пришел конец.
То, чем Неерии предстояло теперь заниматься, было делом опасным. У него не было больше ощущения собственной защищенности. Но было упрямство.
Для прогулки Неерия выбрал пешеходную зону в центре, Бен-Иуда. На исходе Субботы улица была запружена людьми. Игумнов шел сбоку. Молодой хасид в черном, Шуки, один из мальчиков в черном костюме и шляпе, тусовавшихся вокруг Жида, шел тут же. Все вроде было спокойно. Улицы были полны молодежи, солдат. Многие светлолицые, светловолосые. Нескончаемый вернисаж на тему родного российского портрета. Игумнов не поразился бы, увидев неожиданно своих близких, оставивших этот мир.
«Или, на худой конец, их двойников…»
В отличие от Лондона, где даже полиция была безоружна, Иерусалим был полон вооруженных людей. На каждом шагу встречались люди с автоматами, карабинами, пистолетами. Оружие носили не только девочки и мальчики — солдаты, вооружаться разрешалось также поселенцам, жившим на так называемых территориях, проезжавшим через незамиренные арабские деревни.
Игумнов словно щелкал кадр за кадром…
Темпераментной девчонке в солдатской форме не стоялось. Она словно имитировала бег на месте. Акулий, косой надрез рта, вздернутый носик…
—Что там? Не знаешь? — Неерия заметил: молодежь входила в открытую дверь углового здания. Со второго этажа доносился яростный шум. Музыка. Игумнов взглянул на приданного Тумановым парня-хасида.
—Так, херня…
Неерия предпочел подняться. В темноте залов надрывались компьютерные автоматы. Какая-то женщина с малышами у входа сбрасывала медные монетки в щель, пытаясь сдвинуть к краю большие электронные часы, которые никак не хотели упасть в лоток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112