– Панчен-лама покинул этот мир.– Панчен-лама был послушным орудием в руках китайцев; таковы слова отца, – ответил Лобсанг Дром.– Говорят, китайцы его и отравили. Начались поиски нового воплощения.– Пусть ищут, мне нет до этого дела, – отозвался Лобсанг Дром. – Следующий будет столь же недостойным, как и предыдущий.Произошло это в год Огненной Собаки, когда Лобсанг Дром уже потерял счет времени. В год Земляного Зайца тот же самый крестьянин, поднявшись наверх, со слезами на глазах произнес:– С запада идет молва, что изгнанный далай-лама призывает покориться судьбе. С его словами невозможно согласиться, он, например, изрекает, что являет собой последнего далай-ламу, другого больше уже никогда не будет.– Запад испортил далай-ламу, – обронил Лобсанг Дром. – Именно об этом предостерегал меня отец.– Остался только бунджи-лама. Не поищешь ли ты его, о святой жрец?Лобсанг Дром покачал бритой головой.– Он не желает, чтобы его нашли.– Стало быть, Тибет навсегда останется вассалом Китая.– Если кто в этом и виноват, то только тибетские матери, которые не рожают детей с волосами цвета огня, а если и рожают, прячут их ото всех.Впрочем, все это уже стало прошлым.Шел год Земляной Собаки, а Лобсанг Дром по-прежнему медитировал. Он сидел в луже тающего снега, практикуя искусство, известное как тумо, помогающее человеку сохранять свое тепло, даже не укрываясь овечьими шкурами. Снизу, с подножий гор, доносились раскаты грома, а в периоды затишья слышалось рычание снежного леопарда.На это долгое, гневное рычание испуганным пофыркиванием неожиданно откликнулся пони. Все эти годы никакие посторонние звуки не отвлекали Лобсанга Дрома, и потому он поднял низко опущенную голову и склонил ее набок, внимательно прислушиваясь.Снежный леопард зарычал вновь. И тут же его рычание оборвалось, сменившись полной тишиной. Словно какой-то волшебник вдруг усмирил хищника.Мягкое похрустывание вязнущих в снеге копыт становилось все слышнее, вот звук уже совсем рядом с хижиной, где Лобсанг Дром предавался своим горьким размышлениям.– Прими мое тысячекратное благословение, о путник! – выкрикнул он свое приветствие.Никто ему не ответил, слышался только хруст копыт.– Если ты китайский солдат, – предупредил Лобсанг Дром, – знай, что я не боюсь смерти.– Если я и впрямь был бы китайским солдатом, – откликнулся звонкий, как медная труба, голос, – тебе следовало бы задушить меня голыми руками. Только тогда ты вправе называться человеком.– Я монах и придерживаюсь великого принципа ненасилия.Невдалеке показалась густая тень – кто-то вел в поводу пони.– Ты полнейший неудачник, Лобсанг Дром, – обвиняющим тоном произнесла тень.– Не стану оспаривать, – откровенно признался Лобсанг Дром.Человек шагнул в пещеру, и Лобсанг увидел, что его плоское лицо напоминает медный гонг, а шея – короткий обрубок ствола дерева. Это не тибетец, монгол. Одет в черную кожаную тужурку и стеганые штаны, какие носят монгольские всадники. На серебряном поясе висит кинжал. На деревянном седле у лошадки – таких пони используют на войне – призрачно-серая туша мертвого снежного леопарда. Любопытно, что на шкуре не видно ни пятнышка крови.– Как ты его убил? – спросил Лобсанг.– Плюнул ему в глаз, – рассмеялся монгол. – Ведь он всего-навсего кот, вот я и убил его плевком. Там, откуда я родом, маленькие волчата играючи разорвали бы его на куски.Лобсанг тем временем заметил, что к седлу пони прикреплено лассо, и сообразил, что гость вполне мог поймать и задушить снежного леопарда одним метким броском.– Зачем ты поднялся сюда, монгол? – с любопытством спросил Лобсанг Дром.– Болдбатор Хан приказал мне разыскать твои обленившиеся кости.– Зачем? – удивился жрец, ничуть не обидевшись.– Нашли нового панчен-ламу.Вместо ответа Лобсанг Дром сплюнул в снег.– Тебе нечего сказать по этому поводу?– Панчен-лама не заслуживает даже слов, необходимых, чтобы проклясть его имя.– А ты не заслуживаешь того, чтобы жить в пещере, – проворчал путник, с силой пнув Лобсанга Дрома сапогом в грудь. Тот, отлетев, растянулся на куче ячменя.Незваный гость же спокойно стащил леопарда со своего жеребца и, достав из-за пояса кинжал, принялся его свежевать.– Что ты делаешь, монгол? – спросил Лобсанг Дром, вновь усаживаясь.– Порчу превосходную шкуру, – буркнул в ответ тот и принялся разрезать серебристо-серую шкуру на меховые полосы и ремни.Когда же странник оторвался от своего занятия, оказалось, что он изготовил некое подобие меховой накидки, которую и бросил к босым ногам тибетца. Шкура все еще хранила тепло умершего животного.– Надевай, – велел монгол.– Зачем?– Чтобы меня не оскорбляла твоя нагота во время нашего долгого путешествия.– Я не могу покинуть эту пещеру, пока своей железной волей не докажу, что достоин найти нового бунджи-ламу.Монгол прищурился, и, когда заговорил опять, в голосе его послышались нотки почтения.– Ты можешь узнать об уважении к тебе бунджи-ламы лишь из его собственных уст. Я отвезу тебя к нему.Лобсанг Дром ошарашенно заморгал.– Ты знаешь, где его найти?– Нет, но я знаю одного-единственного человека, который может найти его. Если, конечно, это вообще возможно.– Интересно, как? Я последний из Безымянных Почитателей, Прозревающих Свет Во Тьме.– Для моего превосходного пони сущее бесчестье, если на него усядется такой грязный, немытый всадник, как ты. И все-таки я разрешу тебе сесть на него, – отозвался монгол. – Поторопись! В нашем распоряжении всего четырнадцать-пятнадцать лет, чтобы найти бунджи-ламу. В противном случае на Львиный трон взойдет этот гнусный панчен-лама, и эти треклятые китайцы будут править Тибетом до самого окончания Кали-юги По многим восточным мифологиям, последняя из четырех повторяющихся эпох, самая из них короткая, век раздора и зла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81