— Я так и не понял, зачем это тебе понадобилось, Чиун. Какая связь между каратэ и Синанджу?
— Никакой. Просто я знал, что эти психи никогда не предоставят мне достаточно времени, чтобы я научил тебя чему-нибудь толком. Поэтому я и выбрал каратэ, решив, что эти приемы ты запомнишь. Но если бы я сказал тебе, что с помощью каратэ бесполезно нападать на противника, если это не мягкая сосновая палка, ты бы стал меня слушать? Нет. Человек всегда должен быть уверен, что подарок имеет какую-то ценность. Поэтому я сказал тебе, что каратэ — это чудо, что с его помощью ты станешь непобедимым. Потом я привел доказательства, сокрушая доски и показывая разные фокусы.
Только таким способом я мог добиться твоего внимания на те пять минут в день, которые были необходимы, чтобы ты освоил игру. Как другие учили тебя, раз ты все моментально забываешь?
— Прекрати, папочка. Потом я оставил тебя и отправился убивать вербовщика.
Чиун кивнул.
— Да. Макклири был славный малый. Храбрый, умный.
— Он завербовал меня, — сказал Римо.
— У него почти хватило храбрости и ума, чтобы исправить эту ошибку, — сказал Чиун.
— И с тех пор мы вместе, Чиун. Сколько это лет?
— Двадцать семь, — ответил Чиун.
— Только не двадцать семь! Десять-двенадцать.
— А мне кажется, что двадцать семь. Или тридцать. Я начал молодым. Я отдал тебе свою молодость, свои лучшие годы. Они ушли, унесенные раздражением, волнением, отсутствием истинного уважения, они были растрачены на субъекта, питающегося мясом и стреляющего сигаретки, как ребенок.
Римо, для которого оказалась сюрпризом осведомленность Чиуна о его курении, быстро ответил:
— Всего-то две штучки! Мне захотелось попробовать, как это будет после стольких лет.
— Ну и как?
— Чудесно, — сказал Римо.
— Ты отказался от дыхательных упражнений, чтобы вдыхать частицы горелого конского навоза? Ведь эти штуки делают из коровьего и конского навоза.
— Из табака. А от дыхательных упражнений я не отказываюсь. Разве нельзя сочетать одно и другое?
— Как же ты теперь будешь дышать? Для дыхания нужен воздух, а твой белый рот теперь занят втягиванием дыма. Это только так говорится, что на сигареты идет табак. На самом деле это испражнения. Так поступают у вас в Америке, это дает большие прибыли, благодаря которым работает вся ваша страна.
— Ты говоришь, как коммунист.
— А они курят сигареты? — осведомился Чиун.
— Да. И у них они точно из дерьма. Я пробовал.
— Тогда я не коммунист. Я просто бедный, непонятый наставник, которому недоплачивают и который не смог добиться уважения от своего подопечного.
— Я тебя уважаю, Чиун.
— Тогда брось курить.
— Брошу.
— Вот и хорошо.
— Завтра.
Перед Чиуном свисали с потолка гимнастические кольца. Не поворачиваясь к Римо, он потянулся к ним. Кольца рванулись в направлении головы Римо, как боксерские кулаки в перчатках. Первым Римо заметил кольцо, подлетавшее справа. Он отскочил влево, чтобы миновать встречи с ним, и получил в лоб кольцом, настигшим его слева. Пока он выпрямлялся, правое кольцо, возвращавшееся обратно, угодило ему в затылок.
Чиун взглянул на него с отвращением.
— Кури, кури. За тобой придут и сделают из тебя свиную отбивную.
— Ты так уверен, что за мной придут? — спросил Римо, потирая голову.
— Обязательно придут. Ты безнадежен. И не проси меня о помощи: я не могу вытерпеть запаха у тебя изо рта.
Он проскочил мимо Римо и покинул гимнастический зал. Римо, продолжая потирать голову, уставился на покачивающиеся кольца, удивляясь, что так быстро потерял сноровку.
Смит усилил охрану палаты Римо и раздал фотографии доктора Шийлы Файнберг, велев повесить их на стене сторожки при въезде в санаторий. Женщину было приказано пропустить, но немедленно уведомить о ее появлении Смита.
Смит подумывал, не приставить ли к Римо неотлучного телохранителя, но потом спохватился: Чиун счел бы это оскорблением. Приставить к Римо телохранителя в присутствии Чиуна было все равно, что влить в Седьмую армию для усиления ее огневой мощи звено бойскаутов. Теперь оставалось только ждать. Смит занимался этим в своем кабинете, читая последние сообщения о двух убийствах, случившихся в Бостоне за ночь. Губернатор ввел военное положение, что означало, что покой жителей будет охраняться почти так же ревностно, как до того, как полицейским было вменено в обязанность заниматься психиатрией, социальным вспомоществованием и спасением заблудших душ. Смит думал о том, что если бы был жив Достоевский, он бы назвал свой шедевр просто «Преступление». «Преступление и наказание» было бы для читающей публики пустым звуком: кто слышал о наказании?
Смит ждал.
* * *
На протяжении девяти лет она только и делала, что принимала трудные решения. Настало время пожинать плоды. Сейчас, когда тяжелые годы остались позади, Джекки Белл никак не могла решить, что надеть: коричневый костюм, достоинство которого состояло в том, что женщина выглядела в нем профессионально, или желтое платье с глубоким круглым декольте, у которого тоже было свое преимущество: в нем она выглядела сногсшибательно.
Она выбрала последнее и, одеваясь, размышляла о своей удаче. Ей повезло, что она покончила с изнурительным замужеством, повезло, что она не осталась на мели за годы учебы, повезло, что она оказалась неглупой и упрямой и в конце концов стала Джекки Белл, бакалавром гуманитарных наук, Джекки Белл, магистром, и наконец Джекки Белл, доктором философии.
Доктор Жаклин Белл!
Удача не оставляла ее: ей попался «Американский психоаналитический журнал», в котором она нашла предложение работы в санатории Фолкрофт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48